Марек, как всегда, проявил безупречную деловитость. Похороны прошли почти без огласки. Режина на них не пошла, не прислала венка; и я весьма оценил ее такт. Оставался вопрос — единственный и ужасающий: почему аббат покончил с собой? Сказал ли ему Нерис что-либо такое?.. Немыслимо! Марек еще не расспрашивал Нериса, который благодаря принятым предосторожностям не знал об этом последнем самоубийстве. Ему расскажут о нем позднее, если сочтут необходимым. Не считая навязчивой идеи, сам Нерис вел себя так же, как прежде. Его припадок произошел в точности так, как и все предыдущие, хотя и был сильнее их. Он сопровождался теми же симптомами, как в момент смерти Гобри и, несколько ранее, смерти Эрамбля и Мусрона.
— Я вынужден думать, что существует связь телепатического характера между Нерисом и другими оперированными. Хотя это и не совсем научные объяснения, но факт остается фактом, — с грустью констатировал Марек.
Я решился его спросить, как поживает Режина.
— Она звонит мне ежедневно, — сказал он. — Все эти события очень ее огорчают. Мужественная девушка!
Удивительная оценка в устах Марека. Впрочем, скорее нет. Это была лишь констатация факта. Мы выдвигали также другие гипотезы о причинах самоубийства аббата. Но стоило мне разволноваться, как Марек прописывал мне успокоительное, и я на время забывал проблему, выводившую меня из равновесия. Я обретал его понемногу. Из моей памяти постепенно стиралось ужасное зрелище — повесившийся аббат. Я смирился с тем, что мы так никогда и не узнаем всей правды. В голове Нериса слишком большая путаница, а другие унесли свой секрет в могилу. Тем не менее как забыть размышления аббата о свободе? Как забыть его ужас перед самоубийством? Он был так уверен в себе! И вот он тоже… И почему все эти смертельные случаи следовали один за другим все с меньшим интервалом, как будто эпидемия набирала силу? Почему Нерис, самый хрупкий по здоровью, пережил всех остальных? Все теории, выстроенные мною раньше, казались просто детским лепетом.
Слова! Слова! Один Нерис мог еще что-то сказать. В конце концов, именно он видел аббата последним. А аббат повесился сразу после их разговора… Я понимал щепетильность Марека. Несомненно, нельзя было наносить Нерису новый удар, объявив ему о смерти священника. Но возможно, не будет ничего страшного, если я попрошу кратко и правдиво передать сказанное до и после исповеди. И, коль скоро профессор наотрез отказывался расспрашивать Нериса, сделаю это сразу же после разрешения покинуть свою палату…
Но почему бы не раньше? Что помешает мне выскользнуть за дверь? Ходить я могу. Голова больше не кружится. Я уже окреп.
Когда идея овладевает выздоравливающим, у которого масса свободного времени для раздумий, она очень скоро становится навязчивой. Я должен действовать, обойдя Марека, — это очевидно. Он не терпел непослушания пациентов. Значит, мне следовало дождаться ночи. Может, у постели Нериса дежурит сиделка? А может, и нет. А что, если Нерис принял снотворное? Возражения, трудности возникали без счета. Еще один довод против. Но чем я рисковал? Ссорой с Мареком? Они никогда не заходили особенно далеко. К тому же я считал, что правота на моей стороне.
Я дождался одиннадцати вечера, и, когда выскользнул из своей палаты, в клинике все уже спали. В длинном коридоре — ни души. Я на цыпочках добежал до двери Нериса. Сиделки при нем не оказалось. Он спал на спине с открытым ртом. Мне было его хорошо видно при свете синеватого ночника над кроватью. Закрыв за собой дверь, я потихоньку приблизился к кровати. Как жаль его будить! Я подошел вплотную. В комнате было очень жарко, поэтому он откинул простыню и одеяла. Я отчетливо видел широкий шрам вокруг шеи, наподобие ошейника; я протянул руку, чтобы потеребить его за плечо. Рукав, задравшись довольно высоко, открыл какое-то странное пятно на бицепсах. Я наклонился. Мои глаза осознали раньше моего мозга: татуированное сердце, пронзенное стрелой… и буквы, перекошенные сжатием мускулов: «Лулу».
От бешеного сердцебиения меня забила дрожь. Тем не менее мне достало мужества осторожно приподнять простыню…
Потом я бежал к двери. К горлу подступила тошнота. Я чуть ли не стучал зубами. Я вернулся к себе в спальню, сжимая грудь, уже не в силах удержаться от рвоты. Просто не знаю, как я сумел одеться, спуститься к дверям, убежать из клиники. Знаю только, что я очутился в такси.
— Вы больны? — спросил меня шофер.
— Да… да… Поехали быстрее!
Я назвал домашний адрес префекта и, доверившись водителю, провалился в небытие.
Поначалу Андреотти подумал было, что я заболел. Я и в самом деле был болен. Я уже не держался на ногах. Дрожал всем телом. Префект набросил мне на колени плед, велел глотнуть спиртного.
Я не переставая твердил:
— Я знаю все… Я знаю все…
Я прекрасно видел, как он сердился за то, что его разбудили, но мое поведение было таким странным, что он сдерживался, сгорая от любопытства узнать, что же такое я обнаружил. Ценой большого усилия над собой я наконец бросил ему правду в лицо:
— Миртиль не умер!
Да нет, я не должен был с этого начинать, не то он откажется мне верить. И никто мне не поверит. Меня сочтут сумасшедшим. Я и сам не был уверен, нахожусь ли в здравом уме. А между тем я чувствовал, как мои мысли выстраиваются в надлежащем порядке. Яркий свет очевидности, пронзивший меня молнией там, у изголовья Нериса, теперь уступал место рассуждениям, пока еще отрывочным, но уже все более последовательным. Я попросил вторую порцию арманьяка. С чего начать, Господи, ведь время не терпит?! Префект смотрел на меня страшными глазами, в которых читались ужас и жалость.
— Вспомните, Гаррик, — тихо сказал он. — Миртиль был гильотинирован в присутствии свидетелей, слова которых сомнению не подлежат… Его труп был расчленен… Вы это помните?
— Да, да… Но вопрос не в этом. Префект нахмурил брови.
— Полно, Гаррик!
— Выслушайте меня, — попросил я. — Умоляю… Если бы я не увидел собственными глазами, то мог бы еще сомневаться… но я тоже свидетель, достойный доверия.
Я сосредоточился, чтобы дать себе время собрать частицы мозаичной картины, которая не была еще в моей голове полной.
— Вы позволите мне начать издалека? — продолжал я.
— Все, что угодно, лишь бы вы не подвергали сомнению смерть Миртиля.
— Согласен! Оставим этот вопрос на время в стороне.
Кровь стучала у меня в висках. Алкоголь обжигал внутренности. Но мысль работала все быстрее и более четко.
— Никто, — начал я, — не знает Миртиля лучше Режины Мансель — вы с этим согласны, не так ли?
— Да.
— Она нарисовала мне портрет Миртиля, который я не забыл: это был человек решительный, эгоист, необычайно ловкий и способный провернуть такие дела, которые считались невозможными. Пример тому — его последний hold up.
— Знаю, знаю, — нетерпеливо прервал префект. — Только ей неизвестно, что перед казнью Миртиль стал совершенно другим человеком.
— Вот в этом и заключается вся проблема. Действительно ли он изменился или же просто стремился ввести людей в заблуждение?.. Что он, в сущности, возвратил из награбленного? Исключительно добытое преступлениями, которые ему были инкриминированы. Но те миллионы, десятки миллионов, которые могли принести ему нераскрытые преступления, те, об авторе которых мы продолжаем пребывать в неведении, — их он ловко утаил.
— Ему от них толк невелик! — хихикнул префект.
— Возможно!… Но Миртиль был знаком с профессором Мареком. Не спрашивайте у меня доказательств. Мы их отыщем. Я просто говорю, что он был знаком с ним, потому что дальнейшее показывает, что они были сообщниками.
Префект сел напротив меня и прикрыл ноги полами домашнего халата.