- Почему ты сказал - не спрашивай так моего брата никогда? Давай дружить, - сказал ты. И так припугнул... Если ты хочешь дружить со мной, почему я не могу спросить у тебя, кого мы встречаем? И почему ты не скажешь мне насчет вышки? Что за дешевые угрозы? У вас всегда так?
- Ну, во-первых, о дружбе. Дружить с тобой буду я, а не ты. - Он засмеялся. - Слишком ты размахнулся!
- Ты думаешь? - Я в душе окрысился, хотя сдерживал себя.
Железновский это заметил и снисходительно пожурил:
- Ну не сердись. Дружить - так дружить... Не вешают же нас сию минуту за срыв задания... Будем дружить! И я тебе скажу, кого мы будем встречать. Впрочем... Я за язык уже страдал. Ты думаешь попасть из Киева сюда, в эту дыру, так уж приятно? И всего-то за пьяненький язычок! Но я бы тебе все равно сказал. Ты - не дешевка. Значит, потерпи!
- Потерплю, - мирно улыбнулся я.
- Ну не надо так! Говорю тебе, что ты не дешевка. Значит, знаю. Дешевка не мог защитить своего солдата от тюряги. А ты защитил! И наши парни за это на тебя зуб имеют!
- Не удалось шпионом сделать?
Я бахнул напрямую. Мне уже говорили, что я наступил кому-то на больную мозоль, когда в комсомольское бюро принесли "дело Семенова". Был у нас такой писарь. В прошлом году при демобилизации в его чемодане, во время осмотра, нашли какие-то записки о командире дивизии, начальнике штаба, начальнике оперативного отдела. Я знал Семенова хорошо. Тихий, радостный, он иногда, после своей нелегкой писарской работы в штабе, приходил по вечерам в редакцию, восхищался тем, что видел, - как идет набор только что написанных и выправленных материалов, как, оттиснутые на белой бумаге, они становятся ровными рядочками разных повествований и сообщений... Одним словом, он мечтал о журналистской работе после демобилизации. И надо же - шпионские записи! Везет с собой, чтобы куда-то передать! В записях ничего секретного! Как, к примеру, командир дивизии чихает и как при этом что-то говорит, вроде того: боже мой, боже мой, опять этот чих-пых. А начальник штаба, здороваясь с женами офицеров, что-то тоже тихо говорит и делает зубами ця-ця-ця! Наблюдения Семенова дешевенькие. Далеко ему до классиков. Но - шпион. Делать его шпионом на наше комсомольское собрание пришел один из комсомольских работников политотдела дивизии. Я ездил перед собранием в туркменский совхоз по заданию окружной газеты и делал материал об одном дне Героев соцтруда и почти с дороги попал на собрание. И я, секретарь комсомольского бюро, вместо того, чтобы поддержать представителя политотдела, начал рассказывать о смешном Семенове. А когда политотделец попытался меня оборвать, я разъярился и заявил, что поддерживать уже вроде решенное дело не намерен. И все бюро пошло за мной. Но откуда мне было знать, что дело-то Семенова сотворяли ребята Железновского? И откуда было знать, что на меня они имеют зуб?
Теперь майор выговаривал мне, что в мой адрес иногда от Семенова, из его родной Рязани, где он устроился заведующим заводского какого-то клуба, идут ведь письма?
Железновский глядел на меня в упор и как-то снисходительно покачивал головой.
- Впрочем, - сказал он, - я так и не ответил, кого встречаем. Встречаем, мой друг, самое высокое наше начальство. Конечно, не знаем, кто прилетит. Не сам. Но дело - серьезнейшее. Сбежал-то не Смирнов, шофер пусть и первого класса. Сбежал - комендант. Ты шурупаешь?
- У вас - что? Никто и никогда не сбегал? Я читал...
- Ты поменьше читай. Я имею в виду, о таких вещах... Так вот: такие не сбегали! И что хочу сказать, я рад. - Нагнулся ко мне и задышал водочным перегаром - пожалуй, был слишком пьян для таких слов. - Знаешь, почему я рад?
- Знаю. Ты хочешь отличиться. Там, где ты был, начальства много. А здесь ты да полковник Шмаринов.
Железновский резко повернулся ко мне, взял меня слегка за грудки. Я оттянул от себя его руку.
- Ну, ну! - усмехнулся он, возвращая машину в чуть заметный след. Ты, брат, в историю лезешь.
- Я не лезу в историю, - раздельно, почти по слогам сказал я. Только не люблю, когда меня берут за грудки и снисходительно предлагают дружбу, прямо скажем, невысокого качества.
- Обиделся! - засмеялся он. - Конечно, обиделся... Но ведь и я на тебя обиделся... Если по-честному говорить, туда ему, подонку, и дорога! Пусть сбежал! Нам с тобой лучше! Ты ведь с его женой танцевал в Доме офицеров. И оглядывался: нет ли рядом мужа?.. У меня ее из-под носа увел, старшина!
- Погоди, погоди! Ты был тогда в гражданском?
Я все сразу вспомнил: как был на танцах (политотдел выделил мне "вольную": хотя я служил срочную, но ведь был на майорской должности, получал офицерские деньги и по выделенной этой "вольной" имел право посещения, причем в любое время дня и ночи, всего гарнизона), как упоенно танцевал и как у какого-то шмакодявки гражданского увел из самых его рук очаровательную женщину. Если это был он, Железновский, и он знает, что она жена коменданта, сбежавшего за кордон, то, следовательно, мы с ним ее знаем. И если это была она, трудно представить, как от такой женщины можно куда-то бежать?
"Додж" вкатил на дурные земли. Конечно, я не знал этого слова "бедленд". Я не знал английского языка. Железновский знал и это слово, и говорил по-английски и по-французски. Я не знал тогда, что он сын известного генерала. Даже известный генерал не мог оградить его после проступка, который совершил Железновский. Пришлось снять с него звездочку и отправить сюда, в ад и пекло, где, как пишут, местный сухой юго-западный или южный ветер, направленный из Афганистана в районы Западного Памира и верховий Амударьи, ветер, называемый афганцем, нещадно несет вам в лицо сухую пыль и угнетает не только вялую жалкую растительность, но и любые, даже самые сильные человеческие души.
Уже сотни людей трудились тут, превращая почву, взятую эрозией, в ровную накатанную площадку.
- Пошли! - коротко скомандовал мне майор Железновский. - Найдем сейчас, - довольный смешок, - найдем коротким способом, тех, кто за этих лошадок отвечает... Браво, уже бежит первый!
Действительно, к нам быстрым шагом направлялся человек в военной форме. Это был кругленький сдобненький подполковник в новой, плохо сидящей на нем форме. Не доходя до нас метров десять, подполковник перешел на смешной строевой шаг и, неловко остановившись перед Железновским, неумело приложил руку к козырьку уже потной фуражки.
- Товарищ майор, - затрубил он неожиданно приятным баритоном, команда номер семь к работам приступила два часа назад. Докладывает подполковник Штанько.
По всему было видно, что Железновский доволен собой, своим положением.
- Бросьте, подполковник, циркачить, - заурчал начальственно он. Если уж в запасе соскучились по строевой, то - после всего этого... - И обвел царским взглядом все окрест.
- Слушаюсь!
Штанько стал демонстрировать отход, но толстые его ножки запутались в принесенной сюда ветром перекати-траве, он едва не упал, но не терялся и пробормотал:
- Простите, товарищ майор! Извините мне мою неловкость... Я все равно слушаю ваши указания.
- Вы кто по специальности?
Железновский все-таки был человеком - он помог Штанько удержаться на ногах, поддерживал его теперь, заглядывая в лицо.
- Я инженер, - Штанько, наконец, ловчее устроился на этой дурной земле, он отряхивался. - Точнее - главный инженер. Еще раз - простите мою неловкость... Всегда у меня так! О вашей строгости мне говорили и, поверьте, я все сделаю, что в моих силах. Вы, наверное, видите уже...
Железновский нетерпеливо перебил:
- Хватит, подполковник! Слушайте внимательно. Мне нужен аэродром к ночи. Вы поняли?
- Да, я уже это знаю. Мне это уже ясно. И потому понятны строгости.
Железновский смягчился:
- Ну строгости такие... Кровь из носа - чтобы мягкая посадка.
- Но, товарищ майор... Вы знаете, я не успел даже захватить отдельные приборы. У нас кое-какие приборы отсутствуют.