И вдруг Жиронкин заметил: как-то странно ведут себя враги, уж больно нагло лезут вперед, громко кричат, переругиваются между собой.
— Товарищи! Немцы пьяные… — крикнул он по цепи, словно это могло облегчить положение взвода.
Все ближе и ближе гитлеровцы подбирались к вершине. Уже не один десяток их уложили автоматчики Ликоров и Дремов, еще одна самоходка была подбита бронебойщиками, а фашисты продолжали наседать. Вот они поднялись в атаку, и хотя врагов было во много раз больше, не дрогнули советские богатыри. Свинцовый заслон наших пулеметов и автоматов был настолько плотным, а попадания гранат такими меткими, что врагу снова не удалось прорваться.
Так захлебнулась вторая атака. Но она была не последней. Была и третья, и четвертая… Немцы хотели во что бы то ни стало овладеть высотой. Они не считались с потерями.
Под вечер снова атака, пятая за день. На этот раз, правда, гитлеровцы наступали без танков, видимо рассчитывая на то, что и так сумеют сломить поредевший гарнизон защитников высоты. Взвод Жиронкина смог встретить их только гранатами. Больше у бойцов ничего не оставалось. Опустели автоматные диски, легкими стали подсумки: почти не было патронов. Но когда немцы подползли метров на двадцать пять, с вершины одна за другой полетели гранаты. Бросать сверху было выгодно: даже если «промазал», то граната, катясь по склону, все равно найдет, кого поразить.
Это был отчаянный поединок: смерть заглядывала в глаза каждому. Несколько сот озлобленных лютых врагов и человек двадцать усталых, израненных наших воинов…
Неравная борьба шла теперь в открытую. Немцы видели: наших немного, но взять их трудно. Враги были так близко, что советские воины били в упор, на выбор. Бросив гранату, приходилось падать в окоп, чтобы не поранило осколками.
С дикими воплями подбирались к вершине пьяные гитлеровцы, а наши продолжали забрасывать их гранатами. Лица солдат почернели от копоти и пыли, движения стали резкими, торопливыми — чувствовалось колоссальное физическое напряжение. Несмотря на холодный ветреный день, бойцам было жарко… Некоторые из них даже сбросили шинели и шапки-ушанки.
Таков был этот тяжелый ближний бой за высоту 173,1. Взвод выстоял. Гитлеровцы снова откатились. Гранаты решили исход схватки. Правда, теперь и их больше не осталось. Этого, к счастью, не знали враги.
Вечером остатки взвода Жиронкина вывели с переднего края. Все герои были представлены к наградам. На высоту пришел стрелковый батальон другого полка. А на рассвете на командный пункт разведчики привели пленного немецкого офицера. Краснощекий, коротконогий, не по годам малоподвижный фашист походил скорее на базарную бабу-торговку. Старый клетчатый платок окутывал большую рыжеволосую голову. Из-под очков в металлической оправе настороженно моргали серые слезящиеся глаза.
Немец имел жалкий вид и был так напуган, что, взглянув на командира полка Ковнерова, высокого, широкоплечего богатыря, затрясся, словно в лихорадке.
— Я всье, всье оказать, — коверкая русские слова, начал он. — Всье, только жизн…
Как выяснилось, это был майор — командир батальона, пять раз неудачно штурмовавшего вчера высоту.
— Ого, очень кстати! — оживился полковник Ковнеров, когда переводчик прочитал документы пленного. — Пусть рассказывает все, только не врет… Спроси номер дивизии, какие потери. Узнай, почему так упорствуют?..
Пленный отвечал тоненьким голоском, который часто срывался.
— Дайте ему воды, а то еще расплачется, — брезгливо бросил Ковнеров. — Да пусть снимет с головы платок: противно смотреть.
Гитлеровец обнажил рыжую голову. Ему подали кружку с водой. После нескольких глотков голос немца немного окреп, стал тверже. Допрос затянулся… Известные штабу полка сведения о противнике совпадали с показаниями пленного офицера.
Немец рассказал о частях, действующих против нашей дивизии, сколько солдат вчера атаковало высоту. Назвал потери: они были очень внушительны. Пленный волновался, краснел. Он говорил о непорядках в полку, о плохом настроении своих солдат, о письмах, какие получают они из дому.
В заключение немецкий майор дал нелестный отзыв о своем командире полка, полковнике Швайцере.
— Когда батальон получил приказ захватить высоту, — переводил переводчик слова пленного, — мои солдаты заявили: не пойдем, русские уничтожат нас всех. Пришлось выдать увеличенную порцию спирта и гнать силой. Но это не помогло: от батальона почти ничего не осталось. А вечером меня вызвал Швайцер и отстранил от командования. Он сказал: плохо воюю.