Я вышел из землянки, на душе было тяжело, не знал, куда деться. Пошел по кустарнику, тут меня и схватили.
— Сожалеете об этом? — спросил через переводчика Ковнеров.
— Теперь нет. Мы проиграли войну, — ответил майор. — Я давно это понял… Понял — Россию победить нельзя. У нас несгибаемый, твердый народ. Когда- то в институте изучал историю. Помню разгром шведов, гибель армии Наполеона, гражданскую войну в России. Вы били всех. И вот теперь Гитлера… — Он вздохнул и горестно закончил: — Не один месяц я на русской земле, но характер ваш для меня все же непонятен…
— Пора бы уже понять, — заметил командир полка и кивнул переводчику: — Это не переводи, бесполезно…
На походном столике затрещал телефон. Ковнеров взял трубку. Докладывал командир второго батальона. Лицо полковника просветлело.
— Что? Что? — выкрикивал он улыбаясь. — Уходят от высоты? Хорошо!.. Значит, всыпали крепко!
Радостный и взволнованный, командир полка поднялся из-за небольшого столика и зашагал по землянке. Она была маленькая: четыре шага вперед, столько же обратно. «Значит, высота оказалась гитлеровцам не по зубам? Хорошо… Очень хорошо!» — тихо приговаривал Ковнеров… А мысли его сейчас уже нацеливались на то, как сделать, чтобы на участке полка прорвать вторую полосу вражеской обороны.
В углу землянки с поникшей головой стоял пленный майор. Для него теперь все было кончено — он больше не командир, а его батальон полег на скатах высоты, имя которой — 173,1.
АНЮТА
Весна шагала по фронту. Морозные утра уступали
место солнечным теплым дням. В лесу еще лежал снег, пахло прелыми листьями, а на проталинах под первыми апрельскими лучами солнца уже пробивалась зелень.
Но войны не касалось пробуждение природы: бой разгорелся с утра. Врагу удалось обойти наши позиции с флангов, и стрелковая рота, оказавшись отрезанной от полка, отбивала атаки одну за другой.
На опушке леса в полуразрушенном блиндаже санинструктор Аня Максакова перевязывала раненого. Вокруг черными столбами взлетала земля, со свистом падали осколки мин.
Над головой Максаковой прошипела мина и, разорвавшись в кустарнике, обдала грязью. Вслед за разрывом к блиндажу, пригнувшись, побежали фашисты. Анюта, еще не видя их, услышала чавканье ног по грязи, встала на колени и замерла… Враги приближались, а наших солдат поблизости не оказалось: огонь вести могла только она.
Девушка схватила автомат, поудобнее припала к земле. Загремели выстрелы… Болью отдавало в плече, но она стреляла. Упал один, затем второй, третий… Ливень пуль заставил остальных отпрянуть назад. А тут еще разорвавшийся среди немцев снаряд, видимо выпущенный их собственной батареей, еще больше обескуражил врагов. Теперь Аня смогла продолжить перевязку. И вдруг шагах в двадцати из окопа показался человек. Что-то крикнув и взмахнув руками, он упал. «Да это сержант Егоркин, — узнала его Анюта. — Ранен?..» Она приподнялась на локтях и поползла по раскисшей земле к раненому.
— Сержант Егоркин!.. Товарищ сержант!.. — выкрикивала девушка, чуть поднимая голову. Но тот не слышал ее голоса. Близко в лесу шел бой.
Враги заметили ползущего человека и открыли огонь из пулемета. Фонтанчиками взметнулась земля; Аня сползла в воронку, уткнулась лицом в рукав. Потом подняла голову, огляделась. Да, Егоркин был рядом.
Он лежал, раскинув руки, грудь его чуть заметно вздымалась. Раненый шевелил губами, широкие плечи конвульсивно вздрагивали. Девушка напоила его из фляги, осторожно повернула, расстегнула окровавленную шинель.
Анюта понимала: рана опасна, сержант потерял много крови. «Скорее на медпункт, скорее — тогда будет жить». Эти мысли торопили, жгли сердце. Быстро работали руки, аккуратной повязкой ложился на рану бинт. Сержант открыл глаза. Анюта улыбнулась.
— Потерпи, голубчик! Я быстро, быстро… Не бойся, заживет… — ласково приговаривала она. А тревожная, назойливая мысль не давала покоя: «Как доставить его на медпункт?»
Аня чуть встала на колено, чтобы приподнять отяжелевшего бойца, но сбоку, совсем недалеко, грохнул разрыв. Куски сырой тяжелой земли ударили в плечо и спину, Анюта прикрыла собой раненого и, ожидая нового разрыва, закрыла глаза. Но снаряд больше не упал.
Забинтовав рану, Максакова быстро сняла с себя шинель и втащила на нее сержанта. Расстегнула ему ворот гимнастерки — так свободнее дышать. Она поползла, таща за собой нелегкую ношу: сержант был тяжелым, лесная поляна изрыта воронками и окопами.