— Из какого полка?
— Из ковнеровского хозяйства! — ответил солдат.
— Давно воюем?
— Три года минуло! А сколько еще впереди…
— Теперь уже недолго ждать. Война к концу идет. Конечно, не сегодня и не завтра кончится, но скоро…
— Неужто все это может кончиться?..
— Не только может, но и должно кончиться. И, повторяю, скоро. Ты газеты читаешь?
— А как же, читаю, когда удается.
— Ну, стало быть, сам знаешь: крах фашистской Германии неминуем… Фамилия-то твоя как?
— Долгухин я. Матвей Кириллович. Из Рязани…
— Ну, будем знакомы. А я — замнач политотдела Третьяков, Федор Андреевич.
— Да я знаю вас, товарищ майор.
— Давай-ка, товарищ Долгухин, я твой автомат понесу. Рука-то ранена, неудобно.
Он обрадовался, локтем правой руки ловко подбросил автомат, подал его мне. А потом сразу будто спохватился: лицо у него покраснело, на переносице собрались морщинки. Заметно заволновался.
— Вы, наверное, думаете, вот какой беспечный. Сразу и отдал оружие. Но кабы не знал я вас, никогда бы не отдал.
— Да я и не думаю этого, не беспокойся.
Вскоре кустарник кончился. Впереди начинался густой лес.
— Как тебя ранило-то?..
Матвей задумался, даже помрачнел, глубокая складка прорезала его лоб. Я понял: не хотелось ему вспоминать про это. Но, помолчав немного, он начал:
— Видите ли, товарищ майор, не должно было быть этой раны… Наказал меня немец за оплошность. Ошибку допустил я при атаке…
Чувствуя себя виноватым, Долгухин не утаил ничего. Оказалось, вина его была в том, что, когда рота ворвалась во вражескую траншею, он погорячился. Устремившись вперед, забыл смотреть по сторонам. Рывками продвигался от рубежа к рубежу: выпустит очередь из автомата, упадет, потом снова стремительный бросок на несколько метров.
Сначала все шло гладко… Но вот в окопе остался раненый гитлеровец. Долгухин не обратил на него внимания, думая, что он мертв. Однако как только солдат миновал его, немец накатом по земле бросил вслед гранату. Она почти догнала Долгухина — он легко еще отделался: рана оказалась не опасной, небольшой осколок задел плечо.
Долгухин крепко ругал себя.
— Так мне и надо за мою беспечность… Маневр солдата прост, но умен: бей врага, а сам оставайся невредим. Забыл это — получай свое. Вот и получил, но сдачу, конечно, дал…
Лес стал заметно редеть. Прибитая к стоящей на опушке кряжистой сосне дощечка стрелкой показывала путь: «В медсанбат». Здесь недавно прошел бой: кругом воронки, посеченные осколками деревья. Мы прошли еще немного и в зелени сосняка увидели палаточный городок: высокие кроны деревьев хорошо маскировали сверху парусину санитарных палаток.
Опасения командира дивизии были не напрасны. Медико-санитарный батальон не только порядочно отстал от передовых подразделений, но еще и уклонился влево от полосы наступления дивизии. Немало солдат, направляемых после ранения в тыл, попадали в соседние медсанбаты. Это было ненормально.
Медсанбат жил напряженной жизнью. Сюда подвозили и приводили раненых. Многие, кого только «царапнуло», как выражались пехотинцы, шли сами. Здесь делали все: начиная от простых перевязок и кончая сложными, не терпящими отлагательства операциями с ампутацией конечностей и вскрытием грудной клетки.
Врачи самоотверженно трудились, стремились спасти воинов, но бывали случаи, когда боец умирал на операционном столе.
Мне передали, что просит подойти раненый лейтенант Москалев. Я знал этого офицера: высокий, стройный красавец, с карими выразительными глазами, всегда энергичный, куда-то рвущийся. В боях он не раз показал себя героем, храбрым, волевым командиром. Рота коммуниста Москалева часто отмечалась в политдонесениях.
Рядом с большой брезентовой палаткой, где лежали тяжелораненые, мне встретился хирург. Маленький ростом, щупленький на вид, с воспаленными глазами и землистым от усталости лицом, врач выглядел болезненным.
Я спросил, что с Москалевым. Хирург беспомощно развел руками:
— Редкий случай за мою двадцатилетнюю практику. У него была закупорка вен, а теперь — тяжелое ранение. Медицина бессильна.
— Почему же его не лечили раньше?
— Скрывал, наверное, болезнь, вовремя не обращался к врачам.
— Неужели ничего нельзя сделать?
Невысокий доктор был опытным хирургом.
— К сожалению, ничего! Его ранило автоматной очередью; из пяти две пули попали в кровеносные сосуды. Стараемся хотя бы облегчить лейтенанту страдания… Только облегчить.