Сержант шагнул вперед — теперь тусклый огонек лампы осветил его немного. Ребята с любопытством посмотрели на вошедшего.
— Илья! — раздался пронзительный женский крик.
Из угла комнаты быстро поднялась женщина с зачесанными назад волосами и, уронив на пол шитье, бросилась к нему.
— Родной! — она прижалась к груди мужа, плечи ее дрожали.
Илья приподнял голову жены и припал щекой к ее лицу. По нему катились крупные горячие слезы.
— Папка! Пап… — закричали ребята, подбежав к отцу, и обхватили его за ноги.
— Илюшенька! Сыночек! — смахнув уголком платка со щеки слезу, подошла мать. — Жив, жив! — гладя по плечу сына и слепка всхлипывая, приговаривала она. — Ведь сколько недель ни слуху о тебе…
Репин поднял ребят на руки, поцеловал их и вместе с ними грузно опустился на лавку. Теперь глаза привыкли к полутьме: он взглянул на печь, где сидел отец. Тот из-под густых седых бровей сурово посмотрел на него, на сверкавшую на груди медаль и отвернулся. Илья тяжело вздохнул и понял: в обиде отец.
— Почему вы не ушли? — не поднимая головы, спросил Илья… — Колхоз-то, наверное, эвакуировался?
— Петя! Принеси-ка дровец! — вместо ответа сказала мать, обращаясь к внуку. — Пышек испеку твоих любимых, Илюшенька!
— Не надо, мама! — запротестовал сержант. — Некогда… Уходим дальше!..
Илья едва сдерживал слезы. В ту минуту он казался самому себе смешным и слабым человеком. Крепко сжал зубы, сдержал нахлынувшее волнение.
— Фашисты близко… — с трудом выдавил Илья. — Уходить надо…
— Сразу и уходить?.. — горестно спросила мать, прикладывая платок к глазам.
— Служба у него! — веско бросил отец. — Солдат он, знает, что делать надо…
Илья заторопился. Он вдруг почувствовал себя неловко в своем родном доме… Подошел к жене, крепко прижал ее к груди, уткнулся лицом в темные пушистые волосы, вдыхая близкий, знакомый запах. «Неужели это в последний раз?» — резануло в сознании. Потом обнял ребят, ласково потрепал их вихрастые головки и вдруг твердо заявил:
— Ну вот что… Собирайтесь все и уходите… На восток… Вместе с нашими…
Жена сквозь слезы сказала:
— Куда же мы без тебя-то?.. Здесь дом, да и отец болен…
— Собирайся! — отрезал он. — Среди своих людей не пропадете. А немцу вас не оставлю… Не пощадит он.
— Выходит, опять маневр на отступление! — сердито бросил старик с печи. — И в сорок первом до Москвы отходили и опять к Дону или Волге… А за какую же доблесть тебе медаль-то повесили, сынок?..
Сержант молчал.
Старик горько усмехнулся:
— Часто выхожу я на дорогу, гляжу: и пушки у вас, и танки. А ударить как следует по врагу не можете… Неужто фашист сильнее? Не верю я в это, сынок! В германскую наш полк-то как встал на Карпатах, так и не пустил немца дальше. Выстояли мы. А вы… — угрюмо покачал головой. — Нет, не верю, что басурман сильнее, не верю! — Глаза его загорелись гневным огнем.
— И мы выстоим, отец, выстоим!.. — тихо, но твердо сказал Илья.
На рассвете на восточной окраине Коснаровки разгорелся бой. Не успел тяжелый артполк «оторваться» от противника. Приходилось драться в невыгодных условиях. Огневые позиции были плохо оборудованы: не полностью отрыты укрытия, не было запасных позиций.
С косогора по широкой луговине, покрытой высокой жухлой травой, двигались вражеские танки. Они ползли медленно, словно огромные черепахи. За танками бежали автоматчики.
— Четырнадцать, двадцать пять… тридцать шесть… — считал Илья Репин.
Танки прошли позиции пехоты и теперь приближались к артиллерийским. Справа грохнули выстрелы — 1-й дивизион открыл огонь. Батарея, в которой служил Репин, оседлала дорогу; справа — заболоченная низина, а слева — глубокий, уступообразный противотанковый ров. Он тянулся километра на три и упирался в небольшое топкое озеро. Здесь огневые позиции были удобны и выгодны; они прикрывались редкими невысокими кустами, растущими по косогору.
Орудие Репина дальше других выдвинулось в сторону врага. Илья приподнялся: танки приближались. Сержант понимал, что пора открывать прицельный огонь по этим темно-зеленым стальным коробкам. Но соседние орудия молчали, выжидал и Репин. Бить только наверняка!