— Ниночка, золотко, ты такая черненькая! Глянь, как тебе идет! Ну, приколи сюда! Да нет, ниже!..
Веретенникова, смеясь, отбивается от Кати:
— Да не тулись! Жарко… Ну, чего развеселилась? Рада, что в газете нарисовали?
— Подумаешь, в газете! — мгновенно заводится Катя. — Я им еще покажу! Печать называется!.. Это Фенька понаписала за то, что ее Виктор со мной танцует.
— Брось, Катя! Не за то.
— Чего «не за то»? Ты тоже хорошая! В тот выходной вся бригада полола, а у тебя специально живот заболел…
— Катерина, чего ты кидаешься?
— Собака кидается да ты! А я…
— Ка-тя! — не отрываясь от зеркальца, раздельно говорит Рымарева.
Катя замолкает и тугими, как у ребенка, исцарапанными, розовыми от здоровья руками начинает развязывать узелок с завтраком, всем видом говоря: «Скажи спасибо, что Рымариха вмешалась. Я б тебе отпаяла!» С тем же видом принимается жевать пышку.
Подходят еще две девицы. Одна — крупная, статная, что называется величественная; другая, напротив, очень скорая и хрупкая. Наверное, подруги, они тесно шепчутся, касаясь плечами и головами одна другой.
— Видали? Как обзавелись хахалями, так и ходят вместе! — опять оживляется Катя, но, должно быть, вспомнив, что она поругалась, снова стала жевать.
— Миля, — натягивая на смуглые круглые колени юбку, дергает Веретенникова за подол медленную статную деву, — расскажи, что тебе твой Петя говорит про любовь. Или ничего не говорит, только рукам дает волю?
Дебелая, величественная Миля бесстрастно смотрит на Веретенникову:
— Ну тебя!
— Милечка, ей-богу, расскажи! Может, что посоветую.
Рымарева, сняв загрязненный крем и намазавшись новым, достает из кружки и обирает от костей окуньков, которых летом руками ловит весь хутор в пересыхающем Егорлыке. Она кидает глазами в мою сторону:
— Потише, вы!
— Далеко, — отмахивается Веретенникова, — не слышит. Да ему не это и нужно, ему б соцсоревнования… — Тонкой угольной рукой она оправляет светлые волосы. — Миля, так что тебе у калитки при третьих петухах говорит Петя?
— Сказала ж — ну тебя, — пожимает полным плечом Миля и, отворотись от ветра, пудрится.
Они перебрасываются словами тихо, но ветер тянет на меня, я все слышу и, стыдно не стыдно, слушаю.
— Помните, девочки, в школе… — опять оживляется Катя Сидоренко. — Помните, на литературе Софья Дмитриевна говорила, что любовь — самое лучшее чувство.
А вот мы и живем и работаем вместе, а лучшее чувство скрываем друг от друга.
Рымарева достает из кружки очередного окунька:
— Ты самая молодая, не влюблялась, потому так и рассуждаешь.
— При чем тут самая молодая? Влюбилась бы — рассказала бы. А Милька Алтухова молчит, и Шурка Зегеда, вот она, молчит. Целуются с ухажерами, а нам не рассказывают.
Пришедшая с Милей маленькая Шура Зегеда краснеет от худеньких, резко острых ключиц до корней волос. Мне видно это даже издали, сквозь бодылья. Катя вскакивает с земли, тискает Зегеду:
— Шурка, не злись, я любя. Ей-богу, любя. Лопнуть мне, провалиться!.. Мне и твой Сергей нравится. Парень солидный. Я знаю, нужно, чтоб жених был солидный.
— Чтоб такой солидный, как у Зинки с «Красной зари», — поддакивает, щуря светлые глаза, Веретенникова. — Вчера сноха приезжала, обрисовывала.
— А что? — настораживаются все разом.
— Ничего особенного. Приехал парень в «Зарю», только демобилизовался, рекомендуется: «Я шофер высшего класса. Командующих возил»… Зинка задается: «Эх, жениха оторвала!» Гуляет он неделю, и вдруг бежит до него сам председатель: «Товарищ Загоруйко, выручайте! Срочно надо комбайн вернуть в эмтээс, а тракторист заболел. Извините уж, что это по вашей квалификации низко — вожжаться с трактором». Дело при народе и при самой Зинке. Та смотрит на людей с гордостью и говорит своему: «Помоги уж, Сема!» Сема — тык-мык, отказаться нельзя. Стал заправлять трактор, а сам на машине сроду не работал. Наставил лейку и давай керосин лить в радиатор.
Девушки грохнули, оглянулись почему-то на Турлучиху. Та сидит далеко, но, думаю, слышит смех.
— Ну и что ж председатель?
— По заду. Сапогом.
— А Зинаида?
— Вот это и есть любовь! — с горькой завистью вздыхает Веретенникова. — Взяла Зинаида с него клятву, что больше ни за что не будет трепаться. Сейчас вместе работают в бригаде. — Веретенникова подбирает под себя темно-кофейную, накаленную солнцем ногу. — Фуф, до чего ж печет!
— А я б ни за что не простила, — говорит некрасивая Рымарева. — Нельзя уважать трепача.
— Любовь бывает разная, — замечает маленькая, с острыми ключицами Шурка Зегеда.