— Спасибо, Эмили.
Джон забрал у нее письма и положил их на баллон со сжатым газом, стоявший около двери.
— И... и я приехала сказать тебе, чтобы ты не ходил в деревню. Вот почему я так спешила. Боб Силли и Джордж Хэтч, и все эти дяденьки... они говорят, что в следующий раз, когда ты появишься, они до тебя доберутся. Что не должны были отпускать тебя вчера вечером, так они говорят. Я сама все это слышала. Они говорят, что не станут дожидаться патрульных. Это вовсе не дело каких-то чужих военных. Стоунвилл сам разберется, что к чему... Они говорят...
Неожиданно она обвила его за шею обеими руками и заплакала:
— Как я их всех ненавижу!
Ее тоненькое тело дрожало. Он нежно погладил ее по голове:
— Все хорошо, Эмили. Они так говорили, но от слов до дела очень далеко.
— А Анжела, она такая же скверная, как и другие. Как мама и другие женщины. Они твердят, что это сделал ты. Говорят, что ты убил миссис Гамильтон.
Она подняла к нему заплаканное личико:
— Но ведь ты ее не убивал, правда? Я знаю, что нет.
— Нет, Эмили, я не имею ни малейшего представления, где она может быть.
— Тогда почему они такое говорят? Почему люди такие злые? Такие отвратительные?
Обнимая ее за худенькие плечики, он провел ее на кухню.
— Я дам тебе чего-нибудь попить. Ты наверняка устала, после такой дороги.
— Нет, нет...
Она отодвинулась от него с подавленным рыданием.
— Не теперь. Сейчас, когда у меня такое настроение, мне надо побыть одной.
Она побежала к своему велосипеду, села на него и посмотрела на Джона черными печальными глазками:
— Когда это пройдет, я возможно приеду еще раз. Если ты захочешь, я у тебя все приберу, приготовлю тебе и все такое... только не сейчас.
Снова раздалось приглушенное рыдание, но она уже яростно нажимала на педали, ее черные косы развевались по ветру.,
С минуту Джон стоял, глядя вслед девочке. Когда она завернула за угол дома, он опустился на крыльцо и стал искать в кармане сигареты. Их не было. Ему пришлось подняться и зайти в кухню. В глаза бросились письма на баллоне с газом. Он забрал всю пачку и снова вышел на крыльцо.
Первое, что он заметил, это долгожданный номер «Художественного обозрения».
С критикой, этого журнала он считался, поэтому с нетерпением перелистал страницы. Ага, вот и статья о его выставке, она оказалась длинной и против ожидания хвалебной.
...Возможно эта выставка не была большим шагом вперед. Но среди представленных работ имелось несколько поразительных полотен, которые потрясли автора этих строк и свежестью восприятия, и глубиной философского подхода к .окружающим явлениям. Мы уверены, что в лице Джона Гамильтона Америка имеет воистину великого художника, что налагает на нас...
В первую минуту он не испытал ничего, кроме огромной радости. Но почти сразу он подумал о злой иронии судьбы, которая преподнесла ему лавровый венок в самый неподходящий момент.
В конце концов, чем ему теперь могла помочь эта хвалебная статья?
Джон отбросил в сторону журнал и принялся за письма. То были счета из местных магазинов: за хлеб, молоко, мясо, овощи, счет от риттеровской бензоколонки. Этот конверт начисто уничтожил остатки приятного настроения, вызванного «Художественным обозрением.
Ему представился Стив Риттер, пишущий счет в своей тесной конторке. Когда? Вчера? После того, как были закончены поиски? До того, как он отправился регулировать движение перед зданием городского митинга?
Один из счетов был прислан из магазина строительных материалов в Питсфилде. Он. не мог припомнить, чтобы когда-нибудь заглядывал в этот магазин. По-видимому, там что-то покупала Линда...
Надорвав конверт, он вытащил счет. Сверху было написано его имя и адрес. Ниже значилось:
29 августа. 3200-фунтовых мешка готового к употреблению цемента по 1.95—5.85 / 6.64 +1 мастерок
С минуту он сидел, недоуменно разглядывая счет — 29 августа? Это же- было на следующий день, после празднования дня рождения Викки, когда он уехал в Нью-Йорк. По он вовсе не покупал никакого цемента...
Ему снова стало трудно дышать, возвратилось ощущение ночного кошмара. Цемент? Сиреневый куст дрожал под ветром удивительно неестественно. На лужайке прыгали скворцы. Они выглядели куда больше обычных. Джон не мог отвести от них глаз, пока ошг полностью не скрылись в траве. Тогда он вскочил с крыльца, вбежал в дом и вызвал по телефону магазин стройматериалов.
Ему ответил раздраженный женский голос. У него дрожали руки, он с трудом удерживал трубку.
— Говорит Джон Гамильтон из Стоунвилла. Я только что получил счет за товары, которые я не заказывал. Могу ли я поговорить с кем-нибудь по этому поводу?
— Одну минуточку, сэр.
Изменился ли ее голос? Вне всякого сомнения она, как и все остальные, теперь знала это имя: Джон Гамильтон.
— Сейчас справлюсь. Обождите у телефона.
Он слышал, как простучали ее каблуки, их цокот показался Джону слишком громким и нереальным, совсем, как огромные скворцы, на лужайке. Наверное, все люди так вот себя чувствуют, когда перестают владеть собой, * звуки и предметы теряют свои обычные пропорции.
— Алло?
Теперь у телефона был мужчина.
— Это Джон Гамильтон.
— Да, знаю. Мне сказали.
— Я только что получил счет на товар, котооый я никогда не. заказывал. И решил проверить.
Наступила долгая тишина. Потом снова заговорил мужчина.
— Извините, мистер Гамильтон, но мне кажется, что этот счет совершенно правильный. Я сам оформлял заказ.
— Вы? Когда?
— По телефону. Вы мне звонили утром около девяти.
— Нет, я вам и не думал звонить.
— Джон Гамильтон из Стоунвилла, такое мне было названо имя. Мистер Гамильтон мне сказал, что, ему нужен цемент, чтобы строить плотину на ручье, где устроена купальня для детей. Я сказал, что для этого подойдет простой цемент, но он настаивал из готовой смеси, причем, предупредил, что смесь ему нужна немедленно. В девять часов как раз шла машина в том направлении. Она всегда курсирует по вторникам на склад и обратно. Я сразу погрузил мешки. И вы... и он предупредил, чтобы мешки ему домой не завозили, так как его там все равно не будет, а сбросили на повороте дороги у излучины ручья.
И тут Джону показалось, что опутывающая его сеть стала видимой; она затягивала его, черная, хитроумная, смертельная, как паутина гигантского паука. У излучины реки. Иными словами, вниз по дороге к дому Фишеров, куда он ни разу не заглядывал после возвращения из Нью-Йорка. И куда не дошла поисковая партия, потому что Стив рассердился на своих парией и отослал их домой.
Ему необходимо было что-то ответить, человек этого ждал на другом конце провода. Подсознательно Джон чувствовал, что в невидимом собеседнике таится ужасная опасность, но он не мог придумать ничего такого, что хоть сколько-нибудь улучшило бы его положение.
— Это был не я,— выдавил он с трудом,— просто вам позвонил кто-то другой и назвался моим именем. Я такого распоряжения не давал.
Он уронил трубку. Телефон теперь потерял значение, как впрочем и все остальное, кроме излучины ручья.
Джон, помчался наверх, надел- на себя тот костюм, в котором он был накануне, выскочил из дома и со всех ног побежал, не разбирая дороги, к тому самому месту на шоссе, которое ближе всего примыкает к изгибу ручья.
Там, где несколько дней назад с Машины были сброшены мешки, трава была сильно помята, но сам цемент бесследно исчез.
Впрочем, вовсе не бесследно.
Через несколько минут Джон заметил в траве на берегу реки след, достаточно отчетливый, если приглядеться. Да и особенного-то старания не требовалось. По всей вероятности, в мешке предусмотрительно была проделана дыра, и тоненькая струйка цемента непрерывно сыпалась на землю. Там же, где по той. или иной причине этот ручеек иссякал, аккуратный Враг надламывал ветку, сдвигал в сторону камень или как-то еще отмечал, куда он двигался.
По этому следу Джои снова вернулся к своей студни, только с ее задней стороны. След привел к дверям коровника и завернул внутрь.
Уже все поняв, и чувствуя, что его нервы больше не выдержат, Джон вошел туда, не обращая внимания на цемент. После яркого дневного света сначала он вообще ничего не видел, потом постепенно разглядел старый шкаф для льда, возле которого Линда держала, свой садовый инструмент, в самом углу свернутый кольцами шланг для поливки. Дальше у стены разместились в строгом порядке бывшие коровьи стойла, в настоящее время превращенные в чуланы для всякого старого хлама.