И если даже сейчас пишу эти записки не я (я тоже не могу не признать отмеченное лжечеловеком-ящиком временное противоречие), то независимо от того, кто их пишет, рассказ движется, кажется мне, предельно бестолково. Во всяком случае, следующая сцена могла бы быть только такой. Я оборачиваюсь и смотрю на нее. Какую позицию по отношению к ней должен избрать пишущий? В зависимости от ее реакции волей-неволей придется решать, что я приобрету и что потеряю, порвав с ящиком. Например, встретит ли она меня, расстегнув пуговицы своего белого халата или в полном одеянии… Нет, пуговицы не могут служить критерием… Не исключено, что она забудет застегнуться от испуга, или, наоборот, совсем не исключено, что она будет застегнута на все пуговицы, стремясь встретить меня торжественно, не упрощая церемонии их расстегивания. Находясь в двух с половиной метрах от нее, я, несомненно, смогу уловить выражение ее лица. Если на ее лице будет разлит покой, которого не скрыть, даже когда оно напряжено, значит, между нею и врачом полный разрыв и я спас ее от тирании и притеснений врача, если же она, напротив, будет испугана, значит, они с самого начала были сообщниками и я чудом уцелел…
Ну хватит. Все это глупость, о которой и говорить не стоит. Хуже всего не то, что рассказанная мной история звучит неубедительно, а то, что она звучит слишком убедительно. Действительность, подобно мозаичной картине с недостающими кусками, фрагментарнее, не такая цельная. Все-таки какой ему смысл, утверждая, что я — возможно, не я, до сих пор оставлять меня в живых? Я, наверно, повторяюсь: человек-ящик — идеальный объект для убийства. Будь я на месте врача, я бы сразу угостил своего гостя чашкой чаю. Для человека его профессии влить туда каплю яда ничего не стоит. Или же… А вдруг… он напоил меня такой чашкой чаю? Не исключено. Вполне возможно. В самом деле, нет никаких доказательств, что я еще жив.
Все, о чем я скажу ниже, — чистая правда. Вы спрашиваете меня о трупе, выброшенном на берег приморского бульвара Т… Я по собственной воле, ничего не утаивая, подробно расскажу об этом.
Имя — С..
Местожительство — (прочерк).
Профессия — практикант врача (санитар).
Дата рождения — 7 марта 1926 года.
Мое настоящее имя С… Имя, под которым я зарегистрировался на санитарно-гигиенической станции и занимался врачебной практикой, принадлежит господину военному врачу, моему бывшему командиру в годы войны, когда я служил в армии санитаром, и взято мной с его ведома.
К уголовной ответственности не привлекался, в полиции и прокуратуре в качестве подозреваемого не допрашивался.
Государственных должностей до сего времени не занимал, наград не имею, пенсии и пособия не получаю.
Холост, но если говорить о моем семейном положении детально, то следует отметить, что до прошлого года я проживал в незарегистрированном браке с N.. В качестве медицинской сестры она помогала мне в работе и вела все финансовые дела. Она была законной супругой господина военного врача, именем которого я воспользовался, начав заниматься врачебной практикой. Прошу учесть, что мы жили вместе с ведома и согласия господина военного врача, — так что и здесь никаких претензий ко мне быть не может.
Между мной и N. до недавних пор серьезных разногласий не было, но, когда в прошлом году я нанял медсестру-практикантку (пко Тояма), она возмутилась и предложила расстаться. Я согласился, и это положение сохраняется до настоящего времени.