Башмаки были такие тяжелые, что казались свинцовыми. Проклятые! Первые башмаки в его жизни! Шапка больно давила на виски; штаны так тянули его книзу, как будто они зацепляли за дно моря и тащили за собой водоросли.
– Спокойно, Хуанильо, спокойно…
Он сбросил шапку, жалея, что не может сделать того же самого и с башмаками.
Хуанильо был уверен в себе. Ему приходилось много плавать. Он считал, что его выдержки хватит еще на два часа. Моряки на судне, конечно, вернутся, чтобы вытащить его; он просто вымокнет до костей, и только… Разве так умирают люди? Если бы еще в бурю, как погибли его отец и дед, – понятно; но в эту прекрасную ночь, когда море так спокойно, умереть от того, что его толкнул парус, – это было бы глупо.
И он плыл и плыл, все время воображая, что видит перед собой этот неясный призрак, менявший место, и надеясь, что вот-вот из темноты выглянет "Сан Рафаэль", возвращающийся за ним.
– Эй, там, на судне! Дядюшка Чиспас! Хозяин!
Но крики утомляли его, и несколько раз волны захлестнули ему рот. Проклятые! С судна они казались ничтожными, но теперь, когда он оказался один в море, погруженный в воду по горло и вынужденный все время работать руками, чтобы удержаться на поверхности, они душили его, били глухими, ровными ударами, вдруг образовывали перед ним глубокие движущиеся провалы и тотчас смыкали их вновь, как будто хотели проглотить его.
Он все еще продолжал надеяться на свои два часа выдержки, но уже без прежней уверенности. Да, он на них рассчитывал. По два часа и даже больше он мог плавать там, у себя, и не уставал. Правда, это бывало днем, когда светило солнце, море было кристально синим и внизу, благодаря неправдоподобной прозрачности воды, можно было видеть желтые скалы с остролистыми водорослями, похожими на ветки зеленого коралла, розовые раковины, перламутровые звезды, светящиеся цветы, мясистых лепестков которых касались серебряные плавники рыб; а теперь он в черном, как чернила, море, затерянный во мраке, измученный оттого, что его тянет книзу одежда, и кто знает, сколько разбитых судов лежит на дне, под его ногами, сколько там трупов, с которых свирепые рыбы сожрали мясо! И он вздрагивал, когда мокрые штаны прилипали к телу, потому что ему казалось, будто в него впиваются острые зубы.
Усталый, обессилевший, он повернулся на спину, и его понесло по течению. От пищи, съеденной за ужином, его начало тошнить. Проклятая еда! И как трудно ее заработать! Кончится тем, что он умрет здесь самым глупым образом… Но инстинкт самосохранения заставил его приподняться. Его, верно, ищут, а если он лежит неподвижно, они пройдут мимо, не заметив его. Он снова поплыл, теперь уже с тоской отчаяния; поднимался на гребни волн, чтобы лучше всмотреться вдаль, менял направление и все время кружился на одном и том же месте.
Его бросили, как тряпку, упавшую с судна. Боже мой! Так забыть человека? Но нет, наверное, его сейчас ищут. Такое судно идет быстро; очевидно, не успели они подняться на палубу и поставить паруса, как сразу же оказались от него больше чем за милю.
И, не теряя до конца этой иллюзии, он постепенно погружался в воду, словно его кто-то тянул вниз за тяжелые башмаки. Он чувствовал во рту соленую горечь, глаза перестали видеть, вода сомкнулась над его стриженой головой. Но вот между двумя волнами образовался небольшой водоворот, над водой показались его судорожно сведенные руки, и он снова вынырнул из воды.
Руки онемели; голова свисала на грудь, словно одурманенная сном. Хуанильо показалось, будто небо стало другим: звезды были теперь красные, как брызги крови. Море уже не пугало его, он испытывал желание отдаться на волю волн, отдохнуть…
Он вспомнил бабушку, которая, должно быть, думала о нем в этот час. И ему захотелось помолиться так, как тысячи раз молилась бедная старуха: "Отче наш, иже еси…" Он молился про себя, но в то же время, не чувствуя этого, шевелил языком и вдруг проговорил таким хриплым голосом, что он показался ему чужим:
– Свиньи! Мошенники! Бросили меня!..
Он снова ушел под воду после тщетных попыток удержаться на поверхности. Кто-то тянул его за башмаки… Он нырнул во мрак, глотая воду, вялый, обессилевший. И вдруг еще раз, сам не зная как, оказался на поверхности.
Теперь звезды были черными, чернее неба, на котором они выделялись, как чернильные пятна.
Все кончено. На этот раз он уходил под воду безвозвратно – тело его было налито свинцом. Он прямо пошел ко дну, увлекаемый новыми башмаками. И когда он попал в эту пучину, могилу разбитых судов и обглоданных скелетов, в его сознании, все более и более заволакиваемом густым туманом, повторялись слова:
– Отче наш… Отче наш… Мошенники! Подлецы! Бродяги! Бросили меня!..
Перевод С. Алениковой