Старику было известно, что произошло на Вербном между Бушменовым и Борисом, но что сказал вчера следователь Борису, не знал.
— За Вербный все штрафы сняли? — спросил он.
— Нет. За кабана и за сетки сняли, а за сазанов и осетра оставили, — Борис смущенно отвел взгляд. — Не хотел об этом при Ольге говорить тебе. Ей сказал, что за все сняли.
— Продадим кабана — помогу.
— Если подвалим, сам отдам.
Западное солнце передвинуло тень от паруса за борт, начало припекать. Старик расстегнул ворот рубашки. Тело у него было молочно-белое, Савельич летом пропадал в степи и на море, но никогда не загорал. Он достал пустую трубку, сунул ее в рот. Он был доволен: у Бориса вдруг обнаружилось немало сторонников; значит, есть честь у людей, надо только, чтобы всегда находился вот такой Борис, который подал бы свой твердый голос. И уже не один Бушменов оказывается под обстрелом. Возникает во всем районе что-то такое, от чего браконьерам становится не по себе. А это была заветная мечта Богдана Савельича. И хотелось ему, чтоб люди скорее пришли на помощь Борису. Старик знал, что, если вовремя не поддержать честного человека, от непомерной нагрузки может он и отступить, потерять веру в возможность своей победы.
— Был я вчера у следователя, — сказал Богдан Савельич. — Много накрутил против тебя Бушменов, но больше всего напирает на то, как ты на него оружие поднял, а потом, значится, прямо мордой в белугу сунул. В показаниях так и пишет: «Едва не удушил меня, путем заталкивания моей головы в брюхо снулой белуги».
— Было такое, — подтвердил Борис, скупо улыбаясь. — А за оружие он первый схватился.
— Отнес я следователю одну квитанцию. Завалялась в старухиных бумажках, она неграмотная и все бумажки сохраняла, вот и уцелела квитанция, — продолжал старик. — Помнишь, вырубил я во льду сотню воблушек, за них меня оштрафовал Бушменов. Следователь проверил ее. Знаешь, такой серии номеров у Бушменова не было. Понимаешь почему?
— Лишняя квитанционная книжка. Штраф брал, а деньги в карман.
— Да. Вот такие квитанции должны быть у людей, в книжке их штук сто, не меньше. Мне Шиклунов пообещал поискать у себя. У тебя не валяются?
— С рыбой не попадался. Как-то нарвались на него с обсохшими сазанами — Мильшин его отговорил от акта.
— Ругается Мильшин: живот сорвал, пока белужатину пер к машине, а пришлось всю сдать.
— Мне Мильшин как-то говорил, что он акты у Бушменова выкупал. Подпоит и выкупит, друзей выручал. Что, если сказать об этом? — спросил Борис.
— Сказать, что? Найти их, тогда они вес будут иметь. А наговорить можно что хочешь. Так можно и на тебя, и на меня наговорить. Взять бы эти акты у Мильшина, — старик покачал головой. — Бушменова не сняли — не отдаст акты Мильшин, а они целые у него. Он парень — ухо, палец ему в рот не клади. Это он сейчас поутих, а бывало, многих держал в руках. Того подмажет, тому пообещает, иного на горяченьком застукает. Бушменов его побаивается… А следователь ничего — парень умный, кажется, уже раскусил Бушменова. Да и весь поселок за тебя горой, кроме дружков да родственников Бушменова, — старик довольно улыбнулся.
Впереди показалась стая лысух, черным полотнищем она выделялась на покрытой бликами солнца воде. Борис отвернул, обходя птиц. Богдан Савельич попросил править к стае.
— На котел вечером утку добудем, — возразил Борис.
— Придется кашкалдака есть, об утке пока забудь. — Богдан Савельич прилег с ружьем, прячась за парусом. — На берегу стрелять нельзя — кабан бывал в переплетах, сразу уйдет.
Лысухи, уплывая от лодки, сбились в тесную кучу. Захлопали крыльями, чуть приподнялись и побежали, шлепая по воде лапами. Долго не могли сорваться на крыло. Выбрав двух кашкалдаков в стороне от стаи, старик ударил дуплетом. Когда лодка проходила мимо убитых птиц, выудил их из-за борта.
— Бестолковые, — осудил старик лысух. — Сбивается в кучу, подпускает на выстрел. На моторках нагонят их, дуплетом ахнут — и полсотни нет. Еще дуплет — и стаи как и не бывало. Охоту с подъезда надо запрещать. — Он указал на крупного мартына, покачивающегося на волне. Покричал резко и протяжно: — Ха-а-а, ха-ха, ха-а-а!