— Да поживей, чего это ты там завозился? Если уж я завозился, значит так нужно было...
— Подожди, никак не могу найти.
— Может быть, в другом кармане?
— Нет, в этом.
Мои пальцы никак не могли определить, какая из двух бумажек пятирублевая. Наконец я решился — будь, что будет. Потянул одну. О, неудача! Сердце мое замерло: десятирублевая.
— Эй, так это же десять рублей! — обрадовался Султан. — Ну и хитрец ты, Черный Кожа! Ладно, давай.
— Я думал, что это пятирублевая, — оказывается, все десять, — притворился я, будто ошибся. — Пять рублей вернешь мне.
— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал Султан, забирая у меня деньги.
Когда Султан скрылся в магазине, я снова запустил руку в карман и достал вторую бумажку. Это была пятирублевая. Она вся помята, видимо, не мало ей пришлось побывать в разных руках. Я разгладил ее и спрятал в карман.
Из магазина вышел Султан с оттопыренными карманами.
— Что ты купил?
— Дорожные заботы, — подмигнул он, прыгая в седло и принимая от меня поводья.
Когда выехали из аула, Султан повернулся ко мне и спросил:
— Куришь?
— Нет.
Он натянул поводья — конь пошел тише, — потом достал из кармана пачку сигарет, распечатал ее и протянул мне.
— Кури.
— Не буду. Кури сам. Ты лучше верни мне остальные деньги.
— Потом верну. Да бери же сигарету! Если будешь курить, скорей доедем.
Я взял. Султан чиркнул спичку и дал мне прикурить.
— Эх ты, грамотей, — поморщился он, видя, как неуклюже я курю. — Разве так курят? До сих пор не знаешь, как втягивать в себя дым. Зря сигарету портишь. Вот как надо... — он набрал полный рот дыма и залпом втянул в себя.
Не желая осрамиться, я последовал его примеру и глубоко затянулся. Едкий противный дым заполнил и оглушил меня. Я задохнулся и стал отчаянно кашлять. На глазах у меня выступили слезы, закружилась голова. Все, что я видел вокруг, поплыло куда-то в сторону.
— Ой-ой!.. — закричал я и повалился из седла на обочину дороги.
Султан спрыгнул на землю следом за мной, но вместо того, чтобы помочь мне, стал громко хохотать, хватаясь за живот.
— Ха-ха-ха-ха!.. Мой бедный Черный Коже, который я так люблю, когда голоден! Он умирает... Что же я теперь скажу Милат-апай? Хотя бы он не умер, пока мы не доедем до джайляу, а то потом мороки не оберешься...
Так невесело закончилась моя единственная в жизни попытка закурить. С тех пор я не выношу табачного дыма.
VI
Наш саврасый шел почти рысью, и когда солнце перевалило за полдень, мы въехали в горы. Воздух здесь был чище и прохладнее, чем на равнине. Со стороны перевала, куда мы направлялись, дул приятный ветерок. Вокруг нас раскинулись зеленые луга, пестрели незнакомые мне цветы.
Дорога извивалась то вдоль весело журчащего ручья, то пересекала его и все дальше уводила нас в горы. Вокруг высились коричневые скалы, и над ними парили орлы.
Нет, я не жалел, что решился на это путешествие. Однако, скоро дорога начала утомлять. На заднем седле меня слишком уж трясло. Я это стал замечать только сейчас.
Глядя на мягкую зелень изумрудных лугов, я вдруг захотел спрыгнуть со своего седла и развалиться на траве. Так бы лежал до самого вечера.
На мое предложение сделать привал у родника Султан ответил:
— Доедем до кумыса и там отдохнем.
Мы сделали еще несколько поворотов, обогнули каменный выступ и тут на склоне горы увидели сероватую юрту. Поодаль от нее к желе[2] были привязаны два жеребенка.
— Сам аллах услышал нашу мольбу, будем пить кумыс, — сказал Султан и повернул коня к юрте.
Навстречу нам с лаем выскочили три собаки. Одна из них — черная, ростом с телка, — с ходу бросилась к голове лошади. Другая — маленькая, грязного цвета, — забежала сзади и с заливистым трусливым лаем пыталась схватить саврасого за хвост, словно не желая пропустить нас к юрте.
Султан спокойно помахивал плеткой направо и налево, чем еще больше раздразнил рассвирепевших собак.
Когда мы вплотную подъехали к юрте, из нее выбежал конопатый, рыжий мальчик, лет одиннадцати, и с удивлением уставился на нас. Он был в голубой сатиновой рубахе и поношенной фуражке, видимо, перешитой из большой в маленькую. Так как собаки мешали нам объясниться, мальчик схватил палку и начал их разгонять...
— Прочь. Актос! Марш на место!
Актос послушался мальчика и, урча, поглядывая на нас злыми глазами, удалился в тень. Остальные собаки поплелись за ним и утихли.