Пельмень не сопротивлялся. Как обращаться с бабами Саня знал по прошлой жизни. Иногда лучше безропотно выполнить то, что от тебя хотят — целее будешь и нервов меньше убьешь.
— Посмотри ка на себя, наш самостоятельный, — сказала с жаром Ирина Игоревна.
Пельмень посмотрел. Паршиво, ну да. Лицо свезено, на лбу отпечаток чьих то сандалий. Под носом — не пойми что, сгусток крови запечённый. Губа разбита. Одежда соответственно в хлам — порвана, перепачкана. Не а че, когда тебя пинают вчетвером — есть варианты выглядеть как-то иначе?
— Че не так, ма? Ну получил. Ну бывает. Отквитаемся.
— А то не так, Сашенька…
Вот тут запахло жаренным. Пельмень отчётливо вспомнил, что если мать переходит к уменьшительно ласкательным конструкциям — быть беде.
Ирина Игоревна начала раздевать Пельменя, сняла майку, шорты, оставив того в одних трусах. Саня стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Вот это что? — она потрясла скомканными вещами перед его лицом.
— Вещи, ма. Тебе перечислить какие?
— Перечислить, он ещё и издевается… дуру из меня не делай, Пельмененко!
Женщина расправила майку, вытянула перед собой, показывая сыну дыры, порезы и пятна крови. Тыча в каждое такое повреждение пальцем и подсовывая Пельменю под нос.
— Ма, хорош, понял…
— Ты знаешь каких трудов мне стоило такую майку достать? Знаешь, что я звонила тете Алене… — заводилась женщина. — А кто теперь за это платить будет? Кто тебе новые тряпки купит? Ты цены вообще видел, наш ты самостоятельный?
Пельмень молчал.
Надоело.
Все равно бабу не перетараторишь.
Хотелось поскорее закончить и пойти хорошенько посрать. Живот давил.
— А вот если бы ты заявление написал, то участковый бы быстро их нашёл! Но нет же, насмотрелся на Настькиных ухажёров и тянет теперь на всякую блатоту. Только ты Сашенька не блатной. И отца не трожь! Он между прочим инвалид и пьёт потому, что мы не можем позволить себе обезболивающее! А вы, что ты, что Настя его за человека не считаете!
Опа.
Батя у Пельменя оказывается не просто алкаш, а ещё и инвалид. И вообще — заливать сливу это про лечение. Прикольно. Оправдание на все сто.
А батя то шарит, как обрабатывать баб.
Женщина тяжело вздохнула. И всучила Пельменю его одежду.
— Вот в этом и будешь ходить, раз ты у нас блатной и не ценишь труд матери!
Пельмень заметил, что лицо женщины изменилось — пятнами красными пошло. Потом побледнело.
— Так все, шуруй в ванную, а у меня давление скакануло!
Мать взяла аптечку, вытащила пузырёк и сыпанула себе в ладонь жменю валерианки.
— Довели, сил никаких нет, хоть вешайся, — причитала женщина.
Пельмень задерживаться не стал. Пошёл в ванную. Плетясь по общему коридору и ловя на себе взгляды соседей.
— Здрасьте, здрасьте.
Шаркая тапочками остановился у двери ванной, объединённой с туалетом.
Закрыто.
Раздраженно постучал в дверь, торопя. Дверь открылась и на пороге вырос тот самый сосед, сожравший Сашкину сгущенку вчера.
— О, здоров сосед! Кто тебя так разукрасил?
— Упал, — буркнул Пельмень, не испытывая желания вступать в разговор.
— Понятно… ты это, сосед, если ты в ванную, то особо не принюхивайся, твоя вчерашняя сгущёнка не пошла.
Сосед похлопал Пельменя по плечу. Зашёл в ванную, зажимая нос рукой.
Там помылся.
Грязную одежду постирал. Права оказалась матушка — ни майка, ни шорты никуда не годились. Ветошь. Как-то неудобно перед Ириной Игоревной, если смотреть на расклад с такой стороны.
Пока же на весь этаж поднялся ор — вернулся батя. Утро, а инвалид алкаш на рогах, видать после терапии. И судя по воплям матери — пропах женскими духами. Не ожидал видать батек, что жёнушка припрется ни свет, ни заря. Без предупреждения.
— Я ж тебе сучаре такой хер оторву, алкоголик долбанный, — орала женщина так, что слышно на весь этаж. — Совсем нюх потерял. У нас сын покалеченный лежит, мне участковый звонит, а ты хоть бы хны. Нинку свою трахаешь! И сливу заливаешь с утра пораньше!
Пельмень слушал новый скандал, сидя на унитазе. Дурдом, конечно, как здесь до того жил несчастный Пельмененко — загадка. Когда вся семья в сборе — свихнёшься. Орут на весь этаж. Что станет, когда явится сестра, интересно знать. Вообще на фиг поубивают друг друга на пяти квадратах.
— Ты меня когда последний трахал, козел? У меня там засохло уже все, — продолжала орать мать.
Что отвечал батя Пельмень не слышал, если вообще что-то отвечал. Пьяным он едва ворочал языком.
Пельмень поискал туалетную бумагу, но вспомнил, что вместо неё пользуются обыкновенной газетой. Нарезанной квадратиками. И сосед как назло использовал последний клочок. Вот урод и здесь поднасрал.