Встретясь сегодня на юте с Робертом Кертисом, я говорю ему:
— Уж не с ума ли сошел ваш капитан?
— Я хотел вас спросить об этом, господин Казаллон, ведь вы как будто внимательно наблюдали за ним, — отвечает Роберт Кертис.
— Право, не знаю, что вам сказать, господин Кертис, но, признаться, его странный вид, порой блуждающий взгляд… Вам уже случалось плавать вместе с ним?
— Нет, это впервые.
— А вы с ним больше не говорили о курсе корабля?
— Говорил, но он мне ответил, что курс правильный.
— А что думают о действиях капитана лейтенант Уолтер и боцман?
— Они думают то же, что и я.
— Ну, а если бы капитан Хантли захотел вести корабль в Китай?
— Они повиновались бы так же, как и я.
— Однако повиновение имеет границы?
— Нет, до тех пор пока поведение капитана не ведет корабль к гибели.
— А если он сумасшедший?
— Если это так, господин Казаллон, то я приму необходимые меры.
Предпринимая путешествие на «Ченслере», я совсем не ожидал такого осложнения.
Между тем погода все больше портится, и настоящий шторм, словно сорвавшись с цепи, разражается в этой части Атлантического океана. Корабль идет под малым кливером и грот-марселем, у которого взяты все рифы, и он мог смело идти навстречу ветру и бушующим волнам. Но, как я уже говорил, «Ченслер» значительно отклонился от курса, и его все дальше относит к югу, что стало совершенно очевидным, когда в ночь с 11 на 12 октября корабль вошел в Саргассово море.
Это море — не что иное, как обширное водное пространство, окруженное теплым течением Гольфстрима. Оно заросло водорослями, которые испанцы зовут «саргассо», и корабли Колумба не без труда пересекли его во время своего первого плавания.
С наступлением утра Атлантический океан принял довольно странный вид, и Летурнеры вышли взглянуть на него, несмотря на свирепые порывы ветра, заставляющие звучать металлические ванты подобно струнам арфы. Ветер так силен, что наша одежда разлетелась бы в клочья, если бы он проник под нее. Корабль несется по этому морю, покрытому водорослями, словно по обширной, поросшей травой равнине, и форштевень проходит по ней, как лемех плуга. Порой ветер подхватывает водоросли и несет их с собой; они цепляются за снасти, обвивают мачты до самых верхушек, точно Дикие виноградные лозы, и образуют у нас над головой причудливую беседку из зелени. Некоторые из этих водорослей — огромные ленты в триста — четыреста футов длиной — развеваются по ветру, похожие на языки пламени. Несколько часов нам приходится пробиваться сквозь море саргассов, и «Ченслер» с мачтами, увитыми водорослями, напоминает рощу, двигающуюся среди бескрайней прерии.
7. ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ
«Ченслер», наконец, покинул этот океан водорослей. Шторм заметно стих. Ветер превратился в «свежий бриз», и мы быстро идем под марселями, у которых взяты два рифа.
Ярко светит появившееся в небе солнце. Становится очень жарко. Определение координат судна, произведенное в хороших условиях, дает 21°33′ северной широты и 50°17′ западной долготы. Итак, «Ченслер» отклонился к югу более чем на 10°.
Корабль по-прежнему держит курс на юго-восток!
Желая понять, в чем причина недопустимого упрямства капитана Хантли, я несколько раз заговаривал с ним. В своем ли он уме, или нет? Не знаю, что и думать. В общем, он рассуждает здраво. Может быть, у капитана частичное помешательство и затмение находит на него лишь тогда, когда дело касается мореплавания. Подобные случаи уже наблюдались в медицинской практике. Я говорю об этом Роберту Кертису, который холодно меня выслушивает. Он вновь заявляет, что не вправе отстранить капитана, пока его безумие не установлено и не грозит гибелью судну. Действительно, это серьезная мера, и большая ответственность легла бы в случае чего на помощника капитана.
Я вернулся в свою каюту около восьми часов вечера и при свете раскачивающейся лампы провел час, читая и размышляя. Потом прилег и уснул.
Несколько, часов спустя меня разбудил необычайный шум. На палубе раздавались тяжелые шаги и слышались взволнованные голоса. Мне показалось, что матросы суетятся, бегают по судну. Что за причина столь странного оживления? Без сомнения брасопят реи, что необходимо для поворота на другой галс… Но нет! «Ченслер» продолжает крениться на правый борт, следовательно он не изменил галса.
Я подумал было подняться на палубу, но шум вскоре утих. Слыша, что капитан Хантли возвратился в свою каюту, расположенную на юте, я снова улегся на койку. По всей вероятности, какой-нибудь маневр вызвал это хождение взад и вперед. Однако ход корабля не увеличился. Значит, ветер не крепчает.
На следующий день, 14 октября, в шесть часов утра я поднимаюсь на ют и окидываю взглядом корабль.
Как будто ничто не изменилось. «Ченслер» идет левым галсом под нижними парусами, марселями и брамселями. Он очень устойчив и прекрасно держится на волнах, подгоняемый довольно свежим ветром. Скорость довольно велика, должно быть не менее одиннадцати миль в час.
Вскоре на палубе показывается господин Летурнер с сыном. Я помогаю юноше подняться на ют. Андре с наслаждением вдыхает живительный утренний воздух, насыщенный запахом моря.
Я спрашиваю, не были ли они разбужены этой ночью шумом шагов, суетой?
— Нет, что вы, — отвечает Андре Летурнер, — я спал без просыпу всю ночь.
— Значит, ты спал очень крепко, дорогой мой, — замечает отец, — потому что меня тоже разбудил шум, о котором говорит господин Казаллон. Мне даже послышались слова: «Скорее, скорее! К люкам!»
— А в котором часу это было? — интересуюсь я.
— Приблизительно часа в три утра, — отвечает господин Летурнер.
— Вы не знаете причину этого шума?
— Право, не знаю, господин Казаллон, но вряд ли это что-нибудь серьезное, потому что иначе нас вызвали бы на палубу.
Я осматриваю люки, расположенные по обе стороны грот-мачты. Люки задраены как обычно, но я замечаю, что они покрыты толстым брезентом и приняты все меры, чтобы воздух не проникал в них. Почему же так тщательно законопачены люки. На это, очевидно, есть причина, которую я не могу отгадать. Роберт Кертис, наверно, все мне расскажет. Я оставляю про себя свои наблюдения, ничего не говорю господину Летурнеру и жду, когда наступит вахта помощника капитана.
День обещает быть прекрасным, солнце взошло ослепительно яркое, словно умытое, а это хорошая при мета. На противоположной стороне небосвода виден ущербный диск луны, которая должна зайти в десять часов пятьдесят семь минут утра. Через три дня наступит последняя ее четверть, а 24 октября появится молодой месяц. Я справляюсь по календарю и вижу, что в этот день ожидается прилив, совпадающий с периодом новолуния. Нас, плывущих в открытом море, это почти не коснется. Ведь мы не увидим прилива во всей его мощи. Зато на берегу материков и островов будет интересно наблюдать, как под влиянием молодого месяца огромные массы воды поднимутся на значительную высоту.
Я один на юте. Летурнеры спустились пить чай. Я же поджидаю помощника капитана.
В восемь часов приходит Роберт Кертис и принимает вахту у лейтенанта Уолтера. Я хочу пожать ему руку. Но прежде чем поздороваться со мной, Роберт Кертис бросает быстрый взгляд на палубу, и брови его слегка хмурятся. Затем он изучает небо и осматривает паруса.