Хорст поводил ложечкой в чае.
— Черная вдова? Занятно. А ведь ее мать – бабушка нашего славного барона – тоже была не единожды вдовой.
Глаза Ференца на мгновение расширились.
— Ах, как нехорошо… - пробормотал он. – Так вот откуда, оказывается, его кровожадные наклонности: от бабушки они перешли к матери, а от матери – к нему…
— Вы верите, что преступные наклонности передаются по наследству? – Инспектор внимательно посмотрел на него.
— О да, - сказал Ференц, - хотя и не в генетическом смысле.
— А в каком? В психологическом?
— Именно так.
Хорст покачал головой.
— Вы со мной не согласны?
— Как раз наоборот – как это ни удивительно. Хотя в этой теории есть и свои слабые места.
— Какие же?
— К примеру, - полицейский взял из вазочки одну конфету и положил ее на стол, - я могу понять, как юный барон стал преступником, застав свою мать за убийством. – Он положил рядом с ней вторую конфету. – Дети копируют взрослых буквально, часто сами не понимая, что творят. А особенно охотно они копируют тех, к кому привязаны, так?
— Совершенно верно.
— Ну а если ребенок не видел самого преступления? – Хорст отодвинул первую конфету от второй. – Вы же не думаете, что будущая черная вдова в детстве тоже стала свидетельницей преступлений ее матушки. Или думаете? – Он пытливо посмотрел на антиквара.
Ференц взял из вазочки еще одну конфету.
— Совсем необязательно, - сказал он рассеянно.
— Как же тогда она могла унаследовать эти наклонности, если не генетически и не путем повторения того, что видела сама? – поинтересовался полицейский.
— Между этими двумя крайностями существует множество других возможностей, - сказал Ференц. – Сколько раз мы, сами того не зная, прямо или косвенно выражаем наши взгляды и убеждения. То, как мы говорим с прислугой, каким прозвищем награждаем своего начальника или супругу за их спиной, как высказываемся о правительстве, о бедных, о соотечественниках и иностранцах – все это видят и слышат дети, и все это они впитывают, даже не осознавая, насколько глубоко наша «правда» вошла в них. И потом эти неосознанные склонности – ставить один пол выше второго, презирать бедных или богатых, восхищаться своей страной или чужой, и так далее, – окрашивают их жизнь так же неотвратимо и полно, как цветные стеклышки, приложенные к глазу, заливают мир каждое своим цветом.
— Значит, - сказал инспектор после некоторого раздумья, - вы считаете, что бабушка нашего барона высказывала при своей дочери нечто такое, что заставило ее пойти по ее стопам? Скажем, пренебрежение к мужчинам, мнение о том, что они годятся лишь на то, чтобы выпотрошить и избавиться от них.
Ференц кивнул.
— И, возможно, даже о том, - прибавил он, - как именно нужно избавляться от мужчин, с которых нечего больше взять.
— Что ж, это не невозможно... И, может быть, именно поэтому, - прибавил Хорст слегка небрежно, - я сам так никогда и не женился: слишком большая ответственность с этими детишками.
На время воцарилась тишина, прерываемая лишь монотонным постукиванием снежинок об оконные стекла.
— А все-таки что с этой Дуаж? – спросил, наконец, Хорст. – Вы же не думаете, что она тоже его родственница?
Ференц покачал головой.
— Я думаю, они даже не знакомы. Боюсь, что она стала случайной жертвой одержимого барона. – Он придвинул к себе чашку. – Вы помните дело о кончине старой баронессы Вайсберг? Было высказано предположение, что перед смертью ее пытали.
Хорст нахмурился.
— Неужели барон…?
— Именно так.
Инспектор сжал кулаки.
— Вот негодяй… Жаль, что привлечь его к ответственности за это убийство уже вряд ли удастся.
— Если вас это утешает, - проговорил Ференц, чуть помедлив, - я думаю, он вообще не хотел убивать свою мать.
— Значит, убийство по неосторожности? – поинтересовался Хорст саркастически.
— Что-то в этом роде. Думаю, он просто хотел заставить ее во всем признаться или раскаяться. Но перестарался, и она умерла прежде, чем он добился своего.
— Каков подлец. - Глаза инспектора метали молнии, и Ференц был почти рад, что барона не было сейчас с ними рядом.
— Что касается мадам Дуаж... - продолжал он, чтобы отвлечь своего гостя. - Незавершенность ситуации с матерью не давала барону покоя много лет. И вот однажды он встретил женщину, которая воскресила мучительные воспоминания…
Полицейский кивнул и отпил чаю, словно пытаясь потушить кипевшую в нем злость.
— Кстати, блондинка с Фридрихштрассе – это медсестра, - сказал он уже почти спокойно. – Нам дворецкий рассказал.