В нём было тепло, даже жарко. Над головой провисал полог, и чтобы голове хватало место, Артём лёг, свернувшись калачиком. Завыл оттуда, и крик его, не пробившись сквозь одеяла, спиралью вернулся в творца.
Артём взялся за ножки стульев, и потянул их на себя. Крепость обрушилась без грохота, только легонько стукнулись стулья. Подушки, одеяла, простыня, покрывало, стулья придавили Артёма деревом, пухом, погребя вместе с криком, слезами, судорогой и тупым беспредельным отчаянием.
Через неделю к нему снова приведут дочку.</p>
<p>
XIV</p>
<p>
– Отец говорил, что луна – это бледная поганка на тоненькой-тоненькой ножке. Выросла в небе, только шляпка видна.
– Ты это серьёзно? – удивился Ильнур.
– Нет конечно, – ответил Николай, – скучно просто.
Тесный космический корабль вот уже третьи сутки плыл к Луне и вскоре должен был выйти на её орбиту. За иллюминаторами разрасталась холодная лунная пустошь.
– Знаешь, – продолжил Николай, – мне с детства нравилось, что луна в небе одна-одинёшенька. Это приковывало взгляд. Если бы лун было несколько, это бы рассеивало взор. У нас были бы иные сказки. И ночная светимость иная. Мы бы не видели звёзд.
– Ну, видели бы, просто хуже. Но гравитация, приливы-отливы, это да, – поддержал Ильнур.
– И стихи... Никто бы не написал: 'А луна была как невеста'. Не рассказали бы про её одиночество. Какое же одиночество, когда их там несколько.
Ильнур возился с пультом, готовясь уложить корабль в программируемый дрейф. Он привык к меланхолии товарища и знал, чем развеять её.
– Ты романтик, – сказал Ильнур, – без таких как ты незачем покорять космос. Я тебе даже завидую. Для меня это просто работа. Интересная, не спорю. Но всё же работа.
– Работа... – задумчиво повторил Николай и уставился в иллюминатор.
Следующие несколько суток корабль наматывал витки вокруг спутника. Космонавты выполняли технические задания, ставили эксперименты. Луна вертелась за бортом мёртвым серым рельефом. В одну из передышек Николай заметил:
– Знаешь, я в том году ездил навещать отца, в Белово. Это недалеко, в области. Едешь на машине – поля, рощи, река, карьер, село, луковичка золотая, снова поля, лес, низины, подъём. Ехал и любовался. Не мог взгляд отвести. Всё разное, всё удивительное.
– Это ты к чему? – отозвался Ильнур.
– К тому, что в космосе всё одинаковое, одно и то же, – грустно ответил Николай, – какое-то Белово, никто знать о нём не знает, а ехать к нему интересней, чем лететь от звезды к звезде.
– Ну вот тут я с тобой не соглашусь, – весело ответил Ильнур, – я как-то прочитал, что красота – она в глазах смотрящего. Кто как смотрит, тот то и видит. Вот ты настроился на своё Белово, и не видишь лунных морей, кратеров... вот, смотри, как раз Московское море. Здорово ведь. Кто бы мог подумать, что у Москвы когда-нибудь будет море!
– Здорово... – вздохнул Николай и вернулся к работе.
Он вспоминал мудрые слова Ильнура и созерцал отрешённое мерцание звёзд, которым не было дела до того, что где-то на окраине галактики юный углеродный вид сделал первый робкий шажок вне земной оболочки.
Луна была ещё безразличней.
Взгляд Николая пробегал по её кратерам и воронкам. Он видел отроги гор, кальдеры вулканов, серую плоскость низин. Постепенно горы и впадины стали складывались в странный радиальный узор. Появилась прямота стёртых линий, вырисовывающая невиданную окаменелость.
Николай иначе посмотрел на Луну.
Из темноты на него выплывал бледный пластинчатый круг.</p>
<p>
XV</p>
<p>
Детективы Ирины Могутной хорошо продавались. Женщина умела увлечь читателя и так повернуть сюжет, что даже садовник оставался вне подозрений. Кроме того, Ирине был незнаком творческий кризис. Она писала достаточно, но никогда не перерабатывала. В год Ирина Могутная выдавала по два романа, рассказывающих, как правило. об убийствах в дореволюционных особняках.
На этот раз Ирина Могутная заканчивала роман о таинственном отравителе, который без видимых причин расправился с одной богатой семьёй. Роман уже нужно было отправлять редактору, поэтому писательница как обычно перенесла текст в новый чистенький документ. Произведение вставилось, и женщина бегло пробежала его глазами. Неожиданно взгляд зацепился за фразу: 'На дне бокала остался мутный осадок'. Ирина нахмурилась. Она хорошо помнила, что в изначальном файле предложение выглядело по-другому: 'На дне бокала остался белый осадок'. Ирина заново скопировала текст, но 'белый' вновь стал 'мутным'. Остальной текст был в точности таким же.
Восстановив справедливость вручную, Ирина отправила файл редактору, а сама крепко задумалась. Она открыла другой свой роман и скопировала его текст в новый документ. Затем, откупорив бутылку вина, принялась сличать варианты. Текст полностью повторял оригинал. Захмелевшая Ирина уже начала грешить на переработку, но вдруг наткнулась на ещё одно разночтение. В новом документе погода была 'прекрасная', хотя изначально она значилась как 'чудесная'.
Ирина Могутная проверила догадку на следующей своей книге, а затем на постороннем произведении, и чуть не побелела от страха. Каким-то образом при копировании большого объёма текста в нём заменялось одно-единственное слово.
Обращение к Сети не принесло нужных ответов. Поисковик подсказал лишь монографию некоего Винегрета Владимировича. Этот философ был уверен в непротиворечивом взаимодействии всего сущего, которое по его мысли было возможно при различии всякого, даже самого мелкого элемента. Мир работал, механика его была небесной, и взаимодействие столь разных частиц могло быть точным лишь при их всеобщей непохожести, иначе великие законы мироздания не смогли бы различить своих подданных. Хаос наступает там, где все элементы схожи, а порядок там, где между ними можно уловить разницу. Песчинка отличается от песчинки, лепесток от лепестка, даже в микромире есть разница, которую пока не уловил человек. Что-то не давало миру произвести в нём две одинаковые вещи, и это был тот непротиворечивый закон, благодаря которому Вселенная могла различать себя и тем функционировать.