Чтобы закончить рассказ о мисс Милвертон, добавлю, что тот, кого она выдавала за брата, был человеком вялым и нерешительным. Пока она платила ему за то, что он сопровождал ее в розысках всевозможных субъектов, которые могли охарактеризовать меня с дурной стороны, это его устраивало, но как только «сестра» исчезла, это повергло его в смятение. Несколько дней он ждал ее возвращения в отеле «Бертрам», а потом тихо исчез в неизвестном направлении, даже не подумав известить полицию. Когда через несколько лет мне понадобилось в одном из рассказов о Холмсе имя для шантажиста, я создал его из имен Чарльза и Огасты Милвертон.
А! Чтобы уж окончательно закрыть эту тему, добавлю, что мисс Милвертон неплохо прижилась в бюро Пинкертона и оказалась там на своем месте. По моим сведениям, лет пять назад она вышла замуж. Нет, не за мистера Паркера, как вы могли подумать. Теперь ее зовут миссис Питер Кейн.
Глава 11
Проблемы литературы
Характер полковника М. портился прямо на глазах, и я был склонен приписать это возрастным явлениям. Правда, ему только недавно перевалило за пятьдесят, это не возраст для мужчины, согласен, но жизнь, которую он вел, и излишества, которым предавался, действовали на него разрушающе. С тревогой медика я наблюдал за его здоровьем — перемены были тем нагляднее, что виделись мы с ним не очень часто. В начале 1894 года при одной встрече меня поразил его голос — полковник как будто взял в рот камешек, и этот камешек, перекатываясь между языком и небом, мешал ему отчетливо, как прежде, выговаривать звуки. Особенно пострадали окончания слов. Его лицо, раньше вполне благообразное, как-то неуловимо изменилось.
— Что смотрите, доктор? — злобно спросил он. — Думаете, не взять ли меня в пациенты?
— Избави меня Боже от такого пациента, — искренне ответил я. — Мы с вами и так слишком часто встречаемся. Но знаете, оставьте вы в покое вашего шарлатана с Харли-стрит, а пойдите к хорошему врачу. Хотите, порекомендую?
— Еще порекомендуйте мне спокойную сельскую жизнь и переделайте меня в сквайры, — ответил он. — И сказочку расскажите о целебном морском воздухе.
— А! Так вы только что от врача! — понял я.
— Дурацкая у вас профессия, доктор. Человек просит пилюль от головной боли, а вы устраиваете целый консилиум.
— Что, сильно голова болит?
— Ну… — неопределенно ответил он. — Терпимо. Только раньше рюмки бренди хватало, а теперь уж скоро бутылки хватать не будет. Морфий, что ли, попробовать?
Я встревожился. Вспомнилось, что при прошлой нашей встрече я почувствовал какой-то слабый запах, исходящий от полковника — знакомый, но почему-то неуместный. Опознать-то я его опознал, опиумный запашок легко узнаваем, но вот только сейчас до меня дошло, что прицепился этот запах к полковнику совсем не случайно. Решение было спонтанным, но настоятельно необходимым. Я сказал, изображая нерешительность:
— Ну, не знал, что у вас проблемы. Хотел своими поделиться.
— Что там у вас?
— Ладно, это пустяки. Поговорим в следующий раз.
— Сейчас, — твердо сказал полковник.
— Видите ли, я хотел поговорить о своей отставке, — сказал я. — Не то чтобы мне надоела наша с вами деятельность — поймите меня правильно, я вовсе не хочу создавать для нас обоих проблемы, — но мне стало как-то неинтересно. У меня в банке есть кругленькая сумма, и мне не надо в поте лица добывать свой хлеб. Я хочу заниматься тем, чем всегда хотел заниматься, и мне не хочется ни на что отвлекаться.
— Литература, — с отвращением произнес полковник. — Впрочем, говорят, вы делаете успехи. Только уж вы не забывайте, доктор, откуда черпали сюжеты. Помните наш провал с корнером на алмазах? Описали в книжке и компенсировали потери гонораром.
— Этот роман не только о корнере, — процедил я. — Он о любви. Я только что сдал издателю одну книгу и обязался в сжатые сроки написать продолжение. А тут вы со своими криминальными глупостями. Да и то, честно сказать, что-то у нас с вами последнее время плохо получается. Каких-то остолопов набираете. Это же было надо сапфир графини Бэдфорт в зоб гусю засунуть. Да когда — в канун Рождества! Интересно, в какой помойке теперь этот зоб искать?
— Вы, однако, не растерялись и тиснули сапфир в рассказец о Холмсе. Только обозвали по-медицински. Голубой фурункул.