Днём причудливые установки сверлят в скалистой породе длинные, узкие шахты. Вечером туда закладывают динамит, после смены - подрывают. Следующим утром приезжают экскаваторы, грузят по машинам каменное крошево, и оно пропадает неизвестно куда. Между концом смены и концом светового дня имелся временной зазор. Его-то и должен использовать тот, кому хочется порыскать среди никем ещё не тронутых камней.
В этот раз улов удался. Мы наполнили сумки малахитом и красной яшмой, нашли камень с подозрением на аметист. Но звездой вечера оказалась огромная, чудом уцелевшая друза бесцветных прозрачных кристаллов. Килограммов этак под шесть, похожа на панцирь алмазной черепахи из того мультика, где Алиса Селезнёва и птица Говорун.
Плохо лишь то, что я и Артём "черепаший камень" увидели одновременно.
* * *
Солнце катилось к закату. Мы сидели в нашем излюбленном месте, - с отличным обзором, с костром, с кем-то сделанной тарзанкой. Илюха протирал трофеи, Костя торговался с Егором, а я понимал, что никогда ещё не ссорился с Тёмой - ни разу за пять лет. Ни разу до этого дня.
Я молчал и думал: почему я уступил кристалл? Зачем дал себя уговорить?
Артём, конечно, в нашей компании был главным и делал самое важное: придумывал, чем заняться. Я - напротив - укрощал полёт его мыслей, когда они, мысли, заходили слишком далеко. Молчаливый Илья стоил в драке двоих и был необходим нам для силовой поддержки, а ещё выступал арбитром, когда я и Тёма совсем не могли договориться. Тогда голос Илюхи становился решающим. "Нет, это без меня", - и мы допоздна рубились в монополию. "А я б пошёл!" - и мы пёрлись в грозу на отвал за грибами.
Остальные же, вроде Кости и Егора, были, скорее, восторженной массовкой. Роль не почётная, но без них любое мероприятие теряло долю смысла - как филармония без девушки, как санаторий без детей.
Но неужто мне стоило отдавать такую красоту?!..
Артём стоял на бетонном блоке, опирался спиной на столб, пробовал руками железную трубу тарзанки. Он тоже молчал, мечтательно смотрел вдаль, и была в его профиле при этом такая решимость, которой я частенько завидовал.
С тем же уверенным видом, правда, он нёс порой полнейшую околесицу. Например, что "СПИД" - от английского "скорость". Что уран добывают на Уране. И предлагал тоже всякую чушь. Моим делом было говорить: здесь ты не прав, а так вовсе убьёшься. И лучше, когда с примерами: прыгнул как-то знакомый в сугроб - и напоролся на арматурину. То бишь, кто знает, что там под снегом? Или - нельзя дышать каменной пылью: от того случаются болезни. Знал я одну тётку...
Вот сейчас он стоит, готовый сделать толчок и заскользить по проволочной дороге. Это - опрометчиво. Возможно, он сам это понимает. Возможно, даже ждёт, чтоб его остановили. Признали смелость. Крикнули, скажем:
"Да хорош, Тёма!"
А если б я не злился на него и на свою мягкотелость, поступил бы хитрей.
Например, сказал:
"О! Стотонник!"
Артём тогда сел бы рядом и словно между делом начал объяснять, что нет в природе белазов-стотонников, а есть на девяносто тонн и на двести с гаком. Но те, которые на двести, они теперь в другом карьере, щебёночном, - у шагающих экскаваторов на подхвате. Но, конечно, - Тёма поморщился бы, сплюнул сквозь щель в зубах: - ни хера они не шагают, чисто для красоты название. Я бывал у брата на щебёночном...
Вот как могло быть.
Но я был зол и молчал, и случилось то, что случилось: он оттолкнулся.
- Ого!.. - произнёс Егорка, когда Артём помчался по проволоке над высотой.
Я боялся, что проволока не выдержит. Но произошло другое: она оказалась плохо натянутой. Может, расхлябалась за лето. Может, такая и была.
Так или иначе, нам стало ясно, что до конца Артём не доедет. И верно: проделав полпути, он оказался в "яме": и спереди, и сзади проволока уходила вверх.
* * *