— Вечно этот Раф опаздывает к старту,— пробурчал Лео, и, откинувшись в крутящемся кресле, начал новый рассказ.
Сейчас Донателло помнил и слышал как бы заново отчетливо и ясно каждое слово.
— В древности, когда мир только еще зарождался,— сказал Лео,— люди сажали кусты и собирали с них свежие листочки. А, в общем, ничего из того, что мы едим сегодня, не было и в помине. Порой разве только ветер, да и то из злого озорства, приносил на землю обольстительный и аппетитный запах фруктов. Всем, кто чувствовал его, сразу же нестерпимо хотелось отведать неведомое яство. Некоторые, как безумные, бежали на этот соблазнительный аромат. А лукавый ветер был переменчив и обманывал людей. И никому так' и не удавалось узнать, откуда исходит этот сладостный дух. Порой казалось, вот он уже здесь, близко — ан нет, возьмет и потянет им совсем с другой стороны.
Не только людей дразнил этот одурманивающий аромат, но и животных, у них тоже слюнки текли.
В те времена в лесу рос съедобный кустарник, и какой-то зверек постоянно объедал с него зелень.
Хозяин кустов решил выследить вора. И как-то ранним утром увидал он крысу, она пробралась в самую гущу кустов и принялась объедать их. Тут хозяин подкрался к воровке и ловко схватил ее — в ту же минуту аппетитный запах ударил ему в нос.
— Так это ты обгладываешь мои кусты? — сердито спросил хозяин.— Вот убью тебя, чтоб неповадно было разорять чужие посадки.
А запах, упоительный запах стал еще сильнее. И человек решил сменить гнев на милость и предложил:
— Слушай, если ты откроешь мне, где растет дерево, плоды которого ты ешь, убивать тебя я не стану, и ты сможешь приходить на мой участок, когда захочешь.
Тогда, говорят, крыса ответила:
— Ладно, пойдем к реке. Там на берегу растет огромное дерево с чудесными плодами.
Пришли они к водопаду. И крыса сказала:
Видишь большое дерево? Оно все сплошь усыпано вкуснейшими плодами, но отведать их могут только обезьяны. Вот упавший плод — попробуй, надкуси его. Ну как, понял теперь, что крадут у нас эти обезьяны?
Бросился тогда человек домой и рассказал всем людям про удивительное дерево. И решили люди срубить его, пока обезьяны не пожрали все плоды.
Когда топоры уже застучали по стволу, послышался гневный голос хозяина дерева:
— Какой глупец разгласил, что плоды съедобны? Они ведь еще не созрели. Остановитесь! Я должен знать, кто посмел это сделать!
Спустился он с дерева и нашел на земле шелуху от плода, а на ней увидел следы от зубов обезьяны. И сказал:
— А! Так это вы совсем потеряли ко мне уважение! Ну что ж, спали вы на вершине дерева, а проснуться придется у его корней.
Быстро вложил он стрелу в трубку и отыскал в гуще листвы обезьяну.
Светила луна, и светло было как днем.
Хозяин дерева прицелился в ветку, и вскоре прикорнувший на ней зверек свалился вниз. Камень, на который он упал, ушел под землю.
Тогда хозяин дерева сказал:
— Какой же ты глупец, что испортил плоды, ведь в назначенное время получили бы все. Ну да, делать нечего. И вам, и людям, как видно, придется поголодать, вот тогда и поймете, как вы сами себя наказали.
И исчез.
На рассвете собрались люди под деревом и до самого восхода луны ждали, пока оно упадет. В середине водопада до сих пор виден огромный камень. Говорят, это остатки того самого дерева. Когда, наконец, оно упало, все кинулись собирать плоды. Набросились и птицы на плоды и орехи. Растащили всевозможные фрукты, бобы,— все, что могли подцепить, и животные.
Вот как прадедушка обезьяна навредил нам всем и лишил добрых урожаев,— сказал Лео.
— Да,— протянул Дон.
— Если бы не он, у нас всегда были бы в изобилии отборные плоды и фрукты,— улыбнулся Микки.
— Ведь они должны были дозреть, а уж тогда щедрый хозяин дерева подарил бы их людям, и нам не пришлось бы в поте лица... — не успел договорить Лео, как послышался страшный треск и в двери ворвался с огромной бутылкой в руках запыхавшийся и раскрасневшийся Раф.
— Привет, Раф! — закричал Донателло.
— Мы только что тебя вспоминали! — сказал Микки,— где ты был?
Раф, тяжело дыша, опустился на пол и поставил перед собой бутыль.
— Что это? — спросил Лео.
— Виски? Или пиво? — пошутил Микки.
— Судя по Рафу, здесь что-то очень и очень приятное! — засмеялся Донателло,— но где ты это раздобыл?
— Неужели на Гавайских островах? — спросил удивленный Лео,— что-то я не припоминаю...
— Тише! Тише! — вдруг закричал Раф и бросился к двери. Захлопнув входную дверь, он снова уселся на пол, оглядел друзей и вздохнул с облегчением.
— Слава Богу, я не опоздал... Черепахи залились дружным хохотом.
— Раф! Ну ты силен! — хохотал Микки, поддерживая живот,— мы его тут ждем уже больше трех часов, сказки сказываем про крыс да обезьян...
— Постой, Микки,— Раф опять приложил толстый палец к губам,— прислушайтесь, черепахи, неужели вы ничего не слышите?
Друзья смолкли. И вдруг отчетливо раздалось из бутылки чье-то прерывистое дыхание.
— Что скажете? — прошептал Раф.
— Где ты достал это? — спросил Донателло.
— Черепахи! Если то, о чем я смогу вам рассказать, не было грезой, плодом воспаленного воображения или временным помраченьем рассудка, значит, безумен не я, а тот... незнакомец с картиной,— начал свой рассказ Раф,— а может быть, просто мне удалось увидеть сквозь волшебный кристалл сгустившейся атмосферы кусочек иного, потустороннего мира — как порой душевнобольному дано прозреть то, что нам, людям в здравом уме, невозможно увидеть; как в сновиденьях уносимся мы на призрачных крыльях в иные пределы... Но, слушайте!
Черепахи притихли и навострили уши.
— Это произошло теплым пасмурным днем. Я возвращался с Гавайских островов, куда ездил с одной-единственной целью — полюбоваться на миражи. А может быть, мне все это только приснилось... Но разве бывают такие сны? Сновиденья, почти всегда лишены живых красок, как кадры в черно-белом кино; однако та сцена в вагоне, а в особенности сама картина, ослепительно яркая, горящая, точно рубиновый глаз змеи, до сих пор не стерлась из моей памяти. В тот день я впервые увидел мираж. Я думал, что это нечто вроде старинной гравюры — скажем, дворец морского дракона, выплывающий из тумана,— но то, что предстало моим глазам, настолько ошеломило меня, что я весь покрылся липкой испариной. Я хотел рисовать!
Под сенью сосен, окаймляющих побережье, собрались толпы людей; все с нетерпением всматривались в бескрайнюю даль. Мне еще не доводилось видеть такого странно-безмолвного моря. Угрюмого серого цвета, без признаков даже легчайшей ряби на поверхности, море это скорей походило на гигантскую, без конца и края, трясину. В его безбрежном просторе не видно было линии горизонта: воды и небеса сливались друг с другом в густой пепельно-сизой дымке. Но вдруг в этой пасмурной мгле — там, где, казалось, должно начинаться небо,— заскользил белый парус. Что касается самого миража, то впечатление было такое, словно на молочно-белую пленку брызнули капельку туши и спроецировали изображение на неохватный экран. Далекий, поросший соснами полуостров Ното, мгновенно преломившись в искривленной линзе атмосферы, навис исполинским расплывчатым червем прямо над нами. Мираж походил на причудливое черное облако, однако в отличие от настоящего облаковидение было ускользающе-неуловимым. Оно беспрестанно менялось, то принимая форму парящего в небе чудовища, то вдруг расплываясь в дрожащее фантасмагорическое создание, мрачной тенью повисавшее прямо перед глазами. Но именно эта неверность и зыбкость внушали зрителям зловещий, неподвластный разуму ужас.
Расплывчатый треугольник неудержимо увеличивался в размерах, громоздясь точно черная пирамида,— чтобы рассеяться без следа в мгновение ока,— и тут же вытягивался в длину, словно мчащийся поезд,— а в следующее мгновение превращался в диковинный лес ветвей. Все эти метаморфозы происходили совершенно незаметно для глаза: со стороны казалось, что мираж неподвижен, однако непостижимым образом в небе всплывали уже совершенно иные картины. Не знаю, можно ли под влиянием колдовства миражей временно повредиться в рассудке, однако, полюбовавшись в течение двух часов на перемены в небе, я покинул острова в престранном состоянии духа.