Джим открыл глаза, увидев где-то сверху белый потолок. Простой, не слишком чистый. Свет, зажжённый частично, перемешивался с полумраком, за окном слева – если только окно находилось именно там – действительно шумел дождь.
Живой… И, кажется, в госпитале. Неужели его вернули?
- Живой…, - голос справа – тот, что не позволил уйти в сияние – позвал, - Джимми, ты слышишь меня?
Он слышал, разумеется. С трудом повернул голову и увидел заплаканную женщину, сидевшую на стуле.
- Мама?
Лили Роджерс смотрела с таким ужасом, словно сын вот-вот мог исчезнуть. Продолжала плакать, держа его за правую руку. Левую – забинтованную – едва удавалось чувствовать.
- Всё хорошо, милый, всё позади. Ты обязательно будешь в порядке… Я знала, что они ошиблись.
- Ошиблись?
Внутри, похоже, лопнули жалкие струны – остатки представлений о собственной везучести и единственном правильном поступке. Зачем его нашли? Зачем вернули, не дав свершить начатое? Чувства вины и стыда обрушились мощными разрушительными потоками. Лили Роджерс что-то забормотала, отвечая на вопрос, но Джим, ничего не разобрав, снова отключился. Внезапные силы внезапно и иссякли – последней уплывающей мыслью было, что только такой придурок, как он, не сумел нормально умереть… Вот уж воистину ошибка.
* * *
Разобраться в случившемся удалось только через несколько дней, когда он почти совсем пришёл в себя и понял, что в ближайшем будущем умереть не получится. Всё было нелепо. Настолько нелепо, что и обещанный отцом визит (или серия визитов) к психологу не напугал. Ну конечно, родители приехали в переулок Брикброук в тот самый вечер, когда молодой человек, по иронии, вознамерился покончить с собой. То есть, фактически преуспел. И надо же было им долго и упорно стучать в дверь, расспросить соседей, видевших его сегодня, заручиться их поддержкой и вломиться, наконец, в тупиковую квартирку с шаткими стенами. Сын лежал в луже крови – бледный и чуть живой. Непостижимым образом его сердце продолжало биться и упрямо гонять по организму оставшиеся литры. Клайв Роджерс, не утративший способности соображать, моментально вызвал медиков – точнее, вызвали их сердобольные и любопытные соседи, у которых имелся телефон.
Здесь бы, вероятно, нелепость и кончилась, обозначенная как неудавшийся суицид, но… Продолжение стало ещё более нелепым. В тот же день и в тот же госпиталь привезли другого Джеймса Роджерса. Того же года рождения. Парень получил несколько ножевых в драке возле станции метро – то ли не с теми повздорил, то ли оказался не в нужном месте. Виновного задержали, свидетелей опросили и лёгкий беспорядок ликвидировали, но тёзка всё равно скончался в машине скорой. И в госпитале благополучно перепутали двух Роджерсов, выдав справку о смерти родителям пока ещё случайно живого Джима. Лили и Клайв, схватившись друг за друга, примчались выяснять подробности и чуть не заработали по дороге совместный сердечный приступ. Сын, к счастью, лежал в палате, а не в морге – бессознательный, но никак не мёртвый. Ради такого открытия стоило попортить нервы себе и персоналу.
Джим, слушая рассказ матери, хлопал глазами и не знал, как реагировать. Прежние потоки стыда и вины никуда не делись – наоборот, стали сильнее. Он не думал и не собирался выживать, а теперь не мог представить дальнейшие объяснения с семьёй. И своё дальнейшее существование без Луизы.
- Всё хорошо, - как заведённая, твердила Лили, - я понимаю, что это из-за неё… Расскажешь, когда будешь готов, ладно? Мы не станем наседать с отцом и требовать чего-то прямо сейчас.
От такого уже просто расплакаться хотелось, отвесить себе пощёчину и вновь расплакаться. Мало ему дурацких совпадений с однофамильцами, так ещё и родители ведут себя так, словно дорогая хрустальная ваза, упав со стола, была поймана в дюйме от пола и водворена на место. Что сказать? Что стыдно? Что он больше не будет? Наверное, все собратья по несчастью – из счастливо возвращённых – испытывают те же муки: не думая о последствиях, не знают, что делать потом, когда их поставят на ноги, дадут пинка и велят продолжать.
Вот и Джимми не имел понятия.
Отец по-прежнему распространялся о визитах к психологу и глубочайшей депрессии, но мама была права – с расспросами не лез. Ни один из них. Видимо, родители боялись возможного «второго раунда». В день выписки они приехали за сыном оба – в переулок Брикброук, где квартира была оплачена на ближайшее будущее, ему возвращаться не полагалось, а полагалось ехать к отцу с матерью. Слыша про «ближайшее будущее», Джим нервно усмехнулся. Он уже пообещал быть благоразумным, находиться под семейным присмотром и не творить ерунды. Всё равно. Извечная лёгкость уступила безразличию и готовности внимать чужим указаниям. И только мысль о втором Джеймсе Роджерсе, которого он так и не увидел, вызывала подобие тревожного любопытства. Родители не были пока готовы обсуждать взаимные потрясения – им сполна хватило двух известий сразу.
Но может, следует запомнить свою «нелепость»? Стоя на ступеньках госпиталя, сопровождаемый семьёй, молодой человек думал о дождливом дне в парке и ярко-красной кляксе под серыми деревьями. Шла вторая неделя октября, Луиза и ребёнок были потеряны, весь Брикброук уже наверняка гудел, благодаря соседям, и шокирующая информация, хотелось верить, ещё не дошла до университета. Умереть аж полтора раза за семь дней – что может быть круче?
Но только он не умер. За каким-то чёртом он, в отличие от тёзки, остался…
* * *
- Джим? О Господи, и в самом деле ты?
- Ооо, живой, старина? А мы тут слышали…
- Привет! Расскажешь про историю с госпиталем?
- Ты вернулся, Джеймс? Но мне наговорили…
Несколько дней дома, короткая и деликатная беседа ни о чём с родителями – а потом началось… Коллективная осведомлённость в кругах университета и не только ставила в тупик. Можно подумать, его животрепещущие злоключения действительно обсуждались чаще любых других вещей и проблем. Джим бы охотно порадовался возросшей популярности, если бы не глаза приятелей – в многочисленных взглядах, бросаемых на него украдкой или напрямую, смешалось разное: и непонимание, и удивление, и откровенное любопытство. Кое у кого – шок, у других – лёгкая… брезгливость, что ли? Так обычно смотрят на насекомых в неподобающем месте. Теперь вот «насекомым» оказался он, Джеймс, будущий экономист из Хоуарда. Вопросы и вопросы. Все задавали вопросы. Сперва – приветственные, потом их тон и смысл изменились:
- Ты порезал себя из-за Луизы Шоу?