Тут очень вовремя подоспел заказ – крепкий английский чай, два сложных сандвича и роскошная сигара, чей кончик сразу подпалил голубоватый всполох из зажигалки. Наблюдая за курительным священнодействием, Джимми машинально разлил напиток по чашкам и осмотрел содержимое тарелки. Любопытство любопытством, но есть захотелось уже не за компанию, а всерьёз.
- Что-то мне подсказывает, ты бы просто так не прекратил свои прогулки, - тёпло-холодные глаза опять смотрели на него, полные несочетаемых эмоций, - я видел людей, которых интуитивно тянет к чему-то, но они боятся последовать зову. Насмотрелся в кино, когда снимал…
- Так вы ещё и режиссёр? А я думал, только владелец театра.
- Я многофункционален, юный Джеймс, - фыркнул Сэм, выпуская в сторону облачко дыма, - ты, выходит, даже не читал обо мне?
Пришлось сокрушённо качнуть головой.
- История за историю, - мужчина переключился на чай и отложил сигару, - я опишу тебе в красках театр и немного – свою биографию, а ты потом расскажешь свою, хотя бы сухими фактами. Договорились?
- Договорились, - Джим тоже поднял чашку.
Он удивлялся и поражался себе, он не мог понять, почему шок от странного знакомства всё сильнее уступает интересу. «Домино» было милым и уютным, чай – достаточно горячим, сандвич – вкусным, а Сэм Гордон… Он был неописуемым. Человек, сидящий напротив, лихо дымил сигарой, улыбался, размахивал руками и повествовал о театре пополам со списком снятых фильмов. «Становление мастера», «Афёра в Киото», «Миллион и пара центов». Последний Джим смотрел, в чём тут же и признался. Он чувствовал, как внутри бенгальский огонь искрит – ветреный парнишка, некогда сидевший с воздушным змеем на дереве, плавно возвращался, вытесняя угрюмого страдальца.
Минут через двадцать он загорелся желанием посмотреть прочие фильмы Сэма.
Ещё через пять заметил, что допил чай и потянулся за второй порцией.
На сороковой минуте беседа с «Кристин-номер-два» вовсе перестала вызывать трудности. Если он ничего не знал о существовании невозможного человека с хищным взглядом прежде, то обязательно должен был выяснить теперь. Впрочем, нет, взгляд Сэма, игравший на контрастах, больше не настораживал – то ли за беседой удалось привыкнуть к его необычной манере смотреть, то ли режиссёр её «отключил». Он говорил о театре как о великой гордости, как о чём-то безгранично прекрасном и всегда живом: расписывал зал и множество людей, трудящихся за кулисами, спектакли, восторг зрителей, отдельные забавные истории, случавшиеся то и дело… Джимми слушал, затаив дыхание и впервые чувствуя себя не просто хорошо, а совершенно правильно. Даже не успел повторно удивиться, когда начал плести что-то о самом себе и небольших трудностях. Или больших? О необходимости измениться, по мнению знакомой… Инстинкт самосохранения и микроны гордости не позволили вот так, сразу, откровенничать про несбывшийся роман, суицид, психолога и депрессию. С другой стороны, Сэм, возможно, и не нуждался в точности формулировок для точных впечатлений.
Он не сыпал комментариями и охами. Когда сигара была докурена, а счёт - оплачен… нет, ещё раньше из внутреннего кармана явились записная книжка и ручка – самые дешёвые, в противовес зажигалке. Гордон выдрал пару листков и написал что-то на каждом.
- Держи, - на первой страничке оказались номера телефона, на второй – заверенная сложной витиеватой подписью записка в кассу, - мне пора возвращаться, да и тебя я здорово отвлёк. Отдашь послание леди в окошке, когда начнёшь созревать, вручит тебе три пригласительных на любой спектакль. Но начать рекомендую с «Гамлета» – принц датский чем-то на тебя похож. А по телефону позвони, когда совсем дозреешь, устрою, к примеру, в мебельный цех.
Скрипнул отодвигаемый стул – если владелец театра и оставил выводы при себе, то его действия казались очевидными. Безумными в своей очевидности, как эффективнейшая из терапий. Джим, не особо верящий в чудеса, испытал головокружение.
- Почему, я мистер Гордон? Просто оказался в нужном месте, верно?
Он знал золотое правило любого везения – никогда не интересоваться причиной. Но не мог не спросить. Любопытный нос опять ткнулся в непрошибаемый скептицизм. А Сэм и не имел ничего против.
- Может, случайность и веление звёзд. Или ты на самом деле в нужном месте. Или я бросаюсь капризами, и в театре давно ищут парня для мелкой работёнки, а те, кому предназначались билеты, за ними не придут. Независимо от того, что ты выберешь, всё будет хорошо – просто не может быть иначе. Главное – не потеряй бумажки.
Спрятав ручку и записную книжку в карман, мужчина неожиданно подмигнул – сейчас взгляд серых глаз был не холодным и не тёплым, а почти горячим.
- Надеюсь, ещё встретимся, юный Джеймс.
Он ушёл, всё решив прежде, чем молодой человек сформулировал первый десяток дурацких вопросов. Это по-прежнему походило не то на сон, не то на розыгрыш – можно подумать, здесь и сейчас не заурядный человек, а волшебник сидел, болтая о насущной ерунде! Скептицизм медленно трансформировался в нерешительное робкое ожидание. «Либо нечто выдающееся, либо нечто ужасное»… Родители, доктор Китинг, а теперь ещё и новый знакомый, окружая, сходились во мнениях. Стоило вообразить их «консилиум», и рука с зажатыми в ней плотными листками виновато дрогнула.
Джеймс Роджерс ещё не знал, что скоро ожидание вернётся к любопытству, и он использует обе записки. Как не знал и того, что они навсегда вырвут его из прежней жизни, подарив новую…
* * *
Полгода в театре, проведённые, преимущественно, с шумной компанией рабочих, преобразили недавнюю тень существования, вернув ему на смену краски жизни. Мужчины и женщины, все – со сложившимися историями… По большому счёту, их не заботила история Джима, хватало своих. Но так было и лучше.
Он помнил практически каждый день, каждую декорацию и каждое случайное знакомство. Помнил первый визит на судьбоносного «Гамлета» вместе с родителями – не хотелось думать, чьё это влияние, кто приносит пользу или кто подталкивает к приятному времяпрепровождению, не обещавшему ничего. Думать хотелось только о том, что оно помогало…
- Эй, Джимми, возьми-ка и нам кофе!
- Парень, подай то!
- Принеси это!
Кто-то звал его Джимом, кто-то – Джимми. Некоторые вообще имя пропускали мимо ушей – им было не до очередной мелкой фигуры в рабочей иерархии. Но все вместе они позволяли занять и руки, и дни, сплетавшиеся в недели. В шесть (или больше) месяцев…