Нерастраченные родительские чувства бушуют и балуют, очевидные для коллег. Дэн, плативший за доброту безграничной преданностью, меняется к лучшему и что-то меняет в Алексе. Дружба приплавляет их друг к другу, хотя не всё произносится, и не все тайны раскрываются. Но режиссёр наверняка знает, что его «Рождественское чудо», при всей внешней хрупкости, гораздо более стойкая и сильная личность, нежели он сам в юности.
Чего он не точно не знает, так это того, что однажды именно Дэн случайно сведёт его с потерянной дочерью…
* * *
«Мистер Рубинштейн», оказавшийся «мисс» по имени Эрика… Многоопытное измученное сердце пускалось вскачь: талантливая, амбициозная, остроумная и обаятельная девчонка появившаяся из ниоткуда – всё началось с забавной неожиданности, а стало самым большим потрясением.
Возвращаясь мысленно назад, к первой встрече, и ещё назад, к присланной распечатке пьесы, режиссёр не переставал удивляться. Возможны ли такие совпадения? И было ли оно предопределено – начиная с Сэма? Почему удалось зацепиться за текст при чтении – тема и стиль впечатлили – но на этом и всё тогда? Почему он не понял странную, не поддававшуюся словам симпатию, возникшую в «Перекрёстке»? Почему думал о знакомстве столь часто? Чёрт возьми, неужели намёки интуиции?! Девочка была милой и с характером, у неё имелся шанс обрести законное место под солнцем. Но если бы только Алекс знал…
А если бы знал Дэн, пророчески брякнувший о его добром сердце? Заставил познакомиться с дочерью, молодец!
С дочерью… Необъяснимое и неведомое разгоралось внутри от короткого слова. Предложение подвезти могло никогда не прозвучать – и сюрприза на кладбище не было бы. Зачем из любых возможных вариантов, она выбрала те самые три могилы? Из любых. Возможных. Вариантов… Одно с другим сошлось. Тело отлично помнило ледяной ужас и нехватку воздуха в груди – совсем недолго, на кратчайший миг, пока история совершала чудовищный и смешной пируэт, искажая реальность.
Вот она, родная и взрослая.
Десять шагов разделяли их, десять: Алекс стоял позади, боясь верить, а Эрика плакала над его могилой. И всё было как-то слишком. И хотелось подбежать, признаться, сбросить сущность, вдруг ставшую тяжёлой маской. Расспросить о матери, успокоить, извиниться, снова успокоить и назадавать миллион вопросов. Что за жизнь у неё? Почему театр? Видела ли она их с Луизой единственное фото вместе? Почему вообще вот так?! Вдалеке замаячил жалкий шанс узнать – узнать больше, выйдя, наконец-то, из тени…
Но выходить было поздно. Джимми давно похоронен, а Алекс – чужой, подобный трём старым отметинам на своей же руке.
В тот день, после поездки и работы, он вернулся домой в сумерках и, не зажигая свет, прошёл в гостиную. Долго сидел на полу, охраняемый верной Октавой, и смотрел в пустой мрачный камин. Было бы здорово выпрыгнуть из шкуры, съёжившись и сбросив, но не получалось. В голове смешались образ Деборы с её хроническим нежеланием иметь детей, режиссёрские победы, дела и превратности. Приходящее, словно домработница, одиночество. Трусливое молчание перед Эрикой, которую удалось встретить только пару раз, по-глупому быстро. А ведь она – умница, и он, дурак, собирается ставить её пьесу… Алекс перебирал возможные варианты диалога, зная, что лучше бы тому не начинаться.
А потом и вовсе стало не до признаний и откровений: нерушимое спокойствие театра нарушила чья-то злая воля. Мстящие от обиды Йорки или нет – неважно, он решил оставаться для дочери кем угодно, кроме родного человека. По крайней мере, можно было притвориться, уберегая её от неведомых врагов и неудачного папаши. Особенно от папаши.
Судьба, однако, не собиралась считаться с планами, сделав новый причудливый виток. Последний едва не стоил жизни Дэну, подвёл театр Гордона к пышной премьере, разбудил страсти под маской и усыпил бдительность. Старая фотография потревожила столь же давнюю рану, превращая отшлифованную жизнью личность в растерянное существо. Несостоявшееся начало оборвалось неумелыми руками.
«Всё кончено», - сказала Эрика Рубинштейн, сбегая по ступенькам загородного дома тихой апрельской ночью.
«Всё кончено», - согласно ответило сердце Джимми-Алекса ей вслед.
Примечание к части [78] Американский актёр русского происхождения, особенно популярный в 1950-60-х г.г.
[79] Одна из известнейших моделей солнцезащитных очков.
[80] Демонический персонаж повести Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда».
[81] Средневековая немецкая легенда, вдохновившая многих писателей, поэтов, композиторов и режиссёров.
[82] Театрально-концертный зал в Нью-Йорке, где проводится вручение многих премий, включая «Тони».
Глава 17. Истхиллский мост
Где-то за спиной быстро открылась и закрылась дверь. Негромкий тревожный шёпот нарушил паузу, а на обоих этажах послышались торопливые шаги, двигавшиеся в его сторону.
- Алекс? Пардон за мой французский, но какого хрена ты там делаешь, да ещё в таком виде? – пренебрегавший ночным дресс-кодом, но помнящий об этикете Дэн успел влезть в парадные чёрные брюки и выглядел забавно. Следом, поправляя сползающие с носа очки, плёлся менее категоричный Абрахам в сине-полосатой пижаме.
- Что произошло? Мне снился шум-гам, а тут и в реальности чепуха…
- Простите, а где Эрика? – с лестницы боязливо выглядывала Николь, кутаясь в длинный тёмный пеньюар.
- Эрика? В каком смысле?
- Разве она не с тобой?
- Нет, я проснулась – и ни её, ни вещей. В комнате пусто.
Мужская часть компании уставилась на актрису, а затем синхронно перевела взгляды на друга. Последний, развернувшись, медленно вошёл в холл, сопровождаемый тремя недоумёнными взорами.
- То есть, мне не приснилось? – Эйб вопросительно изогнул бровь, не зная, к чему готовиться. Дэн посмотрел на лестницу, по которой спускалась Николь.
- Она что, убежала? Что-то стряслось или…, - он вновь повернулся к режиссёру, недоверчиво и испуганно, - Алекс, пожалуйста, скажи, что ты не сделал ничего такого, что могло бы…
- Бога ради, ребёнок, - хозяин дома со вздохом захлопнул дверь, - я, может, и старый, но точно не извращенец, чтобы подкатывать к собственной дочери.
- К дочери?!
Короткое слово произвело эффект разорвавшейся бомбы. За ним повисла тяжёлая тягучая пауза, нарушаемая лишь цокотом собачьих когтей – Октава, спохватившись, что осталась одна, сбежала со второго этажа, оглядела ошарашенную компанию и приблизилась к Алексу. Тот рассеянно погладил доберманью морду, будто впервые осознав, как именно с ней обращаются.