- Привет… папа. Привет и вам обоим.
«Папа»… Короткое неудобное слово, никогда прежде не предлагаемое. Колючее слово. В самом деле, не Рубинштейна же звать отцом, поощряя финальное чудачество! Эрика настолько привыкла, что одного из членов семьи нет и к нему не обратиться, что теперь не знала, как быть. Говорить? Рассказывать Роджерсам о себе? Похороненный в Нью-Йорке дед – супруг бабушки Элинор – навещался не часто и молча. Они не были близки до состояния общих моментов, историй и тёплой ностальгии. И теперь, скользя рукой по каждому из надгробий поочерёдно, девушка вынужденно признавала, что семья с отцовской стороны могла бы стать ей намного ближе…
- Вот и я – ваша внучка-дочка…
В горле возник непрошенный комок, но она не была уверена, что сможет заплакать. Терзаемая собственными эмоциями, Эрика боязливо глянула на дорожку, проверив, как далеко ушёл Александр, и удастся ли, сняв фасад, разрешить себе немного слабости. Затем смахнула выступившую слезу с ресниц… И начала говорить. Запинаясь, подыскивая нужные слова, способные передать вкратце кулинарно-театральную эпопею, стартовавшую давным-давно, а теперь подводящую к новому – драматургическому – этапу.
Ощущение было странным – вроде первого экзамена в университете, когда нет ни опыта, ни представления, как и что и в каком порядке рассказывается. Январский ветер заставлял поёжиться, биение сердца звенело волнением, но, что ещё более странно, с каждым словом становилось легче… Будто моральный груз и напряжение отчасти уменьшались. Эрика знала о предстоящем прилёте мамы в город и поездке по тому же маршруту, знала, что коленки всё ещё дрожат, а руки, спасения и успокоения ради, вцепились в ремень сумки через плечо. Временем сегодня нельзя было распоряжаться – её ждали. А за первой слезой непрошено возникла вторая, и режиссёр, кажется, смотрел именно в эту сторону… Поймав краем глаза фигуру в темной куртке и шапочке, мисс Рубинштейн снова вытерла глаза и сделала глубокий вдох. При всей непонятности общепринятых откровений на кладбищах, душе и вправду сделалось легче. Возможно, тут крылось самовнушение. А возможно, просто момент понимания настал. Холодный воздух – чуть менее резкий – подтолкнул в плечо, как старый знакомый.
Александр терпеливо замер на дорожке. Он не комментировал понурый вид коллеги – трудно было определить, что он вообще думает о ситуации, ибо глаза, единственный источник его эмоций, по-прежнему скрывались за очками. Завидев девушку, режиссёр первым шагнул обратно, ни о чём не спрашивая, но всё же бросая быстрые осторожные взгляды. На одном из них Эрика, словно отметая тяжёлое и невысказанное, покачала головой.
- Я в порядке, честно, мистер Гаррет. Лишних новых хлопот вам не доставлю, ну, кроме обратного пути до метро или первой остановки.
- Будет вам о хлопотах. Я, кажется, только сейчас по-настоящему понимаю…, - осёкшись, он нахмурился, не зная, как продолжить. Младшая Рубинштейн, теребя сумку, пришла на помощь.
- Понимаете…?
- …До чего близка вам тема пьесы. Надеюсь, я звучу не слишком цинично?
- Нет вовсе, - призналась Эрика, чувствуя на щеке новую слезинку – стереть её незаметно было уже затруднительно, - говорю же, с моей семьёй сложно – эту половину я никогда не встречала. Хотя сегодня, после визита в театр, мне бы хотелось, чтобы они могли узнать обо всём – поговорить со мной, ответить.
Александр, шедший рядом, улыбнулся в своей излюбленной манере – сейчас это не казалось неправильным. Наоборот, девушка поняла, что теперь признательность ещё сильнее преобладает над неловкостью: сколь бы экстремальным владелец театра ни был, он так же отличался ненавязчивостью и тактом. Это стоило ценить.
Остаток пути каждый думал о своём.
- Вы написали про то, что ближе всего людям – неважно, каким именно, любым, - заговорил вновь режиссёр, - вы написали про семью. И вашей семье понравилась бы такая тема…
Старую территорию сменила новая. Впереди показалась парковочная площадка и здание администрации.
- Рада слышать это. И рада, что вы захотели ответить на мой вопрос, - сказала Эрика, удивлённая, как удалось не заблудиться и почти не замёрзнуть. Слёзы, к счастью, высохли, не привлекая излишнего внимания.
- Я захотел немного поддержать вас, даром, что совершенно не имею таланта поддержки. Нет, серьёзно, со всякими словами и теорией у меня напряг.
- А с практикой? – недоверчиво поинтересовалась девушка. Александр взглянул на часы – впервые с момента выезда – и приблизился к Ниссану.
- Насчёт практики есть одна креативная идея, но ей нужно дать время на созревание. Вы приедете на первую читку, не так ли?
- Приеду. Кстати, что мне полагается делать в процессе – слушать и восхищаться или спорить с вами в конце? Я действительно не знаю…
Режиссёр, открыв переднюю дверцу, многозначительно изогнул бровь.
- Надеюсь, до споров не дойдёт. А вообще там видно будет, мисс Рубинштейн. И по поводу моей идеи – тоже.
Эрика, кивнув, устроилась на пассажирском сиденье и посмотрела в последний раз на мрачноватую пустошь с серо-белыми плитами. Изначальный страх от визита притупился, как и ощущение того пресловутого комка в горле, что возникло возле могил. Александр, продолжая играть в джентльмена, сел за руль и пару раз улыбнулся – не то собеседнице, не то личным идеям. Возможно, пополам, так как Ниссан довёз не до метро, и не до остановки, а прямиком до театра, откуда стартовал. Эрика, для которой это было приятной неожиданностью, поблагодарила мужчину и распрощалась во второй раз. Мелькнула мысль, что, если он всегда такой, до споров действительно может не дойти.
* * *
Поиск в архиве университета не привёл никуда, кроме прежде известной точки: Джимми Роджерс учился много лет назад в стенах Хоуарда. Он был здесь. Ходил здесь. Протискивался в тяжёлые двери, которые невозможно открыть с первого раза, и которым наверняка стукнуло двадцать, а то и тридцать… На этом его достижения, видимо, заканчивались.
Эрика, встречая Луизу в аэропорту через несколько дней, узнала, до чего утомителен процесс знакомств в Интернете, от которого следует отказаться. От процесса, а не от Интернета, подчеркнула старшая Рубинштейн. Младшая, в свою очередь, поведала в дороге о новостях, а так же о местных разъездах. Мелани, торчавшая на работе, гостью не застала, но это было только на руку – разговоры про театральный успех и Нью-Йоркские будни остались в семейном кругу.
В нём осталось и второе появление визитёров на Верхнем кладбище: на сей раз больше повезло с погодой, и ветер не свирепствовал, но место, не смотря ни на что, нагоняло тоску. Луиза, при всей скрытности и противоречащем ей оптимизме, испытывала те же эмоции, что и дочь, проложившая несколько дней назад маршрут к прошлому. Она была расстроено-спокойна, но эмоции терзали своей обманчивостью. Эрика уже хорошо выучила такое состояние.