Она боится: негров, наших опозданий (начиная с пятиминутных), почтальонов, конвертов с английскими надписями. Вскрывает их — рвет дрожащими пальцами — и пытается прочесть ("...по латыни-то я могу... ого-го! В гимназии всегда была первой ученицей..."). Ждет депортации. "Вот и в газетах пишут о гражданстве... На старости-то лет как стану персоной нон грата..."
Она перестала гулять — не потому, что ослабела, а потому что испугалась — и теперь только тихо шаркает по дому и неустанно добивается своего. Я и мелочи — вот все, что ей осталось, чтобы удовлетворять свою насущную потребность — управлять жизнью.
Единственная форма разговора, которая с ней всегда, сколько я себя помню, получалась — зуб за зуб. Любое обобщение в разговоре, или метафора, или шутка просто бесят ее как оскорбление. И такая, оскорбленная, она легко возвращает собеседника к изматывающему цеплянию друг за друга банальных (и для нее бесспорных) аргументов — в котором она непобедима. Правда теперь, от слабости, она стала применять детские уловки, даже иногда затыкает уши.
Наташа! Не ходи в носках, надень тапки, простудишься! Наташа!..
Бабушка, оставь ее, здесь тепло, здесь все так ходят.
Мало ли что все. Погоди, начнется ревматизм, боль в суставах... Брат-то Шура, врач... "Ревматизм только лижет суставы, а кусает сердце"... Не дай Бог!.. Наташа! Надень тапки... Надо бы ей валеночки такие короткие достать, как у тебя были после войны... А то в носках — вот она у вас все и простужается...
Агриппина Галактионна, — говорит муж, — Вы у нас чистый Декарт — на все ищете причину.
Что? Не слышу, дорогой. Плоховато стала слышать... Наташа! Надень, деточка, тапки...
Р-р-р!
Каждое утро, с раздражением, не утихающим годами, я наливаю ей кофе так, чтобы оно перелилось через край чашки и пролилось на блюдце. И все эти годы она приговаривает: "Что так мало? Лей, лей через край — я не половинкина дочка". ...Точно как тридцать лет назад — всегда наполовину заваленный чем придется стол (накрыто на краешке), и бабушка подносит налитую до краев чашку не к самым губам, а на миллиметр не донося, втягивая чай с оглушительным канализационным звуком. И мать, с точно таким же как у меня сейчас, а тогда возмущавшим меня раздражением говорит:
Мама! Не сербай, пожалуйста!
Ну вот еще, будешь меня учить... Что я, не знаю, как себя вести... В гимназии специально учили манерам. Мадам как ее... француженка... Гостей ведь нет. А при своих-то так аппетитнее.
По-моему, ей ни разу в жизни не пришло в голову, что со своими тоже нужно считаться...
Однажды днем заскочила соседка-американка, я угощала ее кофе и, собрав усилием воли разбежавшееся стадо английских глаголов, вела разговор. Мы сидели на кухне, собирался дождь. Бабушка вдруг пришаркала из гостиной и стала задергивать занавески на окне, с безумным трудом дотягиваясь до них через раковину и все время попукивая от напряжения.
Бабушка, не надо, нам будет темно.
Как же, в грозу... все шторы задернуть... В Литве в сорок седьмом шаровая молния!., ого-го!
Бабушка, давай я помогу тебе дойти до дивана (и под руки, преодолевая ее явное сопротивление, — в гостиную, где шторы уже, конечно, задернуты). Посиди спокойно, пожалуйста, у меня гостья.
Но через несколько минут — неутомимое шарканье, постукиванье палки и новые попытки, кряхтенье, пуканье, бормотанье. На третий раз американка спрашивает с исследовательским интересом:
Doesn't she drive you crasy?
She certainly does.
So? Why don't you try a nursing home?* Bee американки, с которыми я приятельствую, похожи в одном — если они чувствуют себя плохо, они немедленно предпринимают что-то, чтобы чувствовать себя хорошо. Довольно естественно вообще-то. За ценой не постоим. (Особенно, если платят другие.) Терпеливость к душевным страданиям объясняется ими лишь пассивностью и русской склонностью к
А она вас не доводит до сумасшествия?
Конечно, доводит.
Ну? Тогда почему не попробовать богадельню?
мазохизму. Вообще многие американцы превращают, по-моему, свое записанное в конституции право на "pursuit of happiness" (стремление к счастью) в право на "feeling good" (что я бы перевела как "душевный комфорт").
На бабушку стали находить затмения — явно от страхов, а не от старости. Вчера были гостд, я уговорила-заставила ее подняться к себе пораньше: "Посиди в кресле, почитай". В своей комнате она увидела за окном огни городка.