Часовщик сказал бы про него, что у него не действует главная пружина. Но по странной аномалии смутный инстинкт пережил крушение его рассудка — у него сохранилась как бы органическая потребность забираться в угол, подсматривать за людьми и подслушивать их разговоры, не всегда понимая их. Рабочие колодца Графтона вскоре заметили этот недостаток своего нового соседа; поговорив об этом в течение нескольких дней, они стали оказывать несчастному страдальцу то трогательное почтение, с каким народ относится к юродивым.
— Он потерял рассудок, — говорили они, качая головой, — но никто лучше его не предскажет погоду, не узнает человека на расстоянии пятисот шагов, не увидит того, чего другие не замечают!
Раймунд, пришедший к тому же заключению, вполне отказался от мысли, что Петер Мюрфи мог быть сознательным шпионом. Он скорее видел в нем нечто вроде охотничьей двуногой собаки, ищейки, и подумывал даже, нельзя ли как-нибудь использовать этот странный инстинкт для защиты себя от любопытных, сделав Петера Мюрфи сторожем.
Несчастный сумасшедший очень скоро проникся беспредельным почтением к своему благодетелю. Чувство благодарности, по крайней мере, не погасло в нем. Он не только полюбил Раймунда с первых же дней любовью преданной собаки, но даже само имя имело для него какое-то особенное значение. Иногда он целыми часами бесконечно повторял: «Раймунд Фрезоль! Раймунд Фрезоль! Раймунд Фрезоль!»
Но особенно он любил Кассулэ. Даже резкость последнего была ему приятна, даже толчки от него доставляли ему настоящее удовольствие. В этом ему мальчуган не отказывал, особенно, когда заставал на месте преступления за каким-нибудь кустом или перегородкой, занятого добровольным шпионством.
— Что ты тут делаешь, дуралей? — говорил он Мюрфи, тряся его без всякого почтения, — опять подсматриваешь за рабочими? Прекрасное занятие! Объясни мне, пожалуйста, чего ты думаешь этим добиться?
Петер Мюрфи глуповато улыбался, не отвечая ни слова.
— Какой же ты дурак, однако! — продолжал тот, — знаешь ли, ты заставляешь очень плохо думать о себе, и в один прекрасный день тебе может очень влететь за это. Конечно, если меня не будет поблизости, а при мне не советую колотить тебя! — добавил Кассулэ в порыве великодушия. — Неужели ты не можешь понять, что в конце концов я могу и опоздать со своей помощью? — Но Петер Мюрфи этого не понимал! Он, очевидно, чувствовал доброту, скрывавшуюся за этой суровостью, и, желая выказать свою благодарность, временами старался несколько осветить свою прошлую жизнь.
— Когда я был моряком… — сказал он однажды, не окончив своей, наверно, смутной мысли.
— Ты, моряком?.. — вскричал Кассулэ, — ты недостаточно умен для этого, мой бедный Петер! Речной моряк — еще пожалуй!..
Но альбинос пылко протестовал против этого обвинения, а так как Кассулэ продолжал сомневаться в его морских подвигах, то желание убедить своего друга возвратило Мюрфи на минуту дар слова.
— Видишь ли, мой милый Кассулэ, — сказал он с необычайной легкостью, — возможно, что у меня глупый вид, но я не всегда был таким, уверяю тебя! Петер Мюрфи, — словом, я, тот, кого зовут так, — Петер Мюрфи был славным мальчиком в твои года! Копия с тебя, настоящая копия! Можешь поверить этому!
— Мерси за комплимент! — прервал тот, смеясь.
— Но Петер Мюрфи столько пережил, у Петера Мюрфи было столько горя! — добавил альбинос уже тише, словно мысль ускользала от него.
— Так ты был моряком? — спросил Кассулэ с оттенком недоверия.
— Конечно!
— В каком флоте? В военном?
— Во флоте… в морском флоте…
— Фьють!.. А какому государству принадлежал твой флот?
— Какому государству?.. Моему, конечно!.. Я был тогда французом! — сказал Петер Мюрфи, понижая тон, прищуривая глаз и таинственно покачивая головой.
Кассулэ навострил уши, надеясь услышать еще какую-нибудь новость. Но альбинос унесся уже в своих мечтах, устремил свой взгляд в землю и не сказал больше ни слова. На этот день все было кончено.
В следующий раз он опять вернулся к воспоминаниям о своей профессии моряка и произнес имя, которое заставило встрепенуться Раймунда Фрезоля, — имя «Belle Irma», корабля, которым командовал его отец. Живо заинтересовавшись этим отрывком разговора, он подошел к обоим собеседникам, находившимся недалеко от него. Приблизившись к Петеру Мюрфи, который кивал головой как фарфоровый мандарин, Раймунд положил руку ему на плечо.
— Что говорил ты о «Belle Irma»? — спросил он. Петер Мюрфи ничего не ответил, его физиономия приобрела свое обычное тупое выражение.
— Ну! — вскричал Раймунд Фрезоль, тряся его за руку, — повтори же свои слова! Ты служил на корабле «Belle Irma»?
Ни звука: Петер Мюрфи снова впал в молчание. Пришлось отказаться выпытать у него что-либо. Раймунд с сожалением сделал это, и хотя ему казалось маловероятным, чтобы несчастный дурачок мог сообщить что-нибудь интересное о «Belle Irma», он все-таки велел Кассулэ по возможности чаще возвращаться к этому предмету.
Этот случай составил еще новое звено, соединявшее Раймунда с Петером Мюрфи, и упрочил то неопределенное положение, которое занимал последний в походном телеграфном бюро. Но вскоре другие заботы отвлекли Раймунда.