— Может, горячей брусники с медом? — забеспокоился Никита. — Для горла продукция экстра класса… — он ушел в сторону кухни.
— Ты мне можешь рассказать, как тебя нашла Жанна? Ты ей давал адрес? — Кирилов подсел близко к Сергею.
Говорить тому было трудно — он долго переводил дыхание, набирая глубоко в легкие воздух.
— Хреново мне. Как думаешь, не схватил я воспаление?
— Не дрейфь… Все будет в порядке, — ушел Кирилов от прямого разговора о возможном диагнозе. Он и сам не знал, что думать.
— Жанна — умная баба. Она действовала по женской логике… Приедем все домой — сам расспросишь. Знаю, что она и в газетенке побывала местной и шум там порядочный устроила. Чуть глаза редактору за меня не выцарапала… Впятером что ль ее оттуда удаляли… Смех и грех!
Кирилов едва успел поправить на груди пухлый сверток с олонцовскими документами, как громко стукнула входная дверь и в облачке морозного тумана появился молодой парень в кургузом мятом пиджачке.
— Доброе утро, — оглянулся он, плотно прикрывая за собой дверь. — Кто здесь будет Кирилов?
Юрий Николаевич медленно встал со стула и тяжело пошел навстречу вошедшему.
— Оперуполномоченный уголовного розыска Карцев! — Он подошел к столу и выложил из бокового кармана несколько бумаг. — Билеты, пожалуйста! Телеграммку из Москвы заберите… Мне кажется, так будет лучше — и мне спокойнее, и вам лучше. Улетели и улетели, а как — не мой вопрос… Джинян сейчас вернется и проведет прямо в самолет — он уже на рулежке… Как говорится, чем могли помогли!
— Спасибо вам! — от души поблагодарил Кирилов.
— За что? — пожал тот плечами. — Это вам спасибо от нас, простых сотрудников…
— За что? — в свою очередь удивился Кирилов.
— За то, что не даете в обиду наших ребят… Сашку Евсеева, к примеру, Андрона… Их вина только в том, что они такие, как есть на самом деле. Для них нет ни своих, ни чужих… Кто-то должен резать правду-матку. Сделаем все, как положено! Не волнуйтесь… Через три часа будете дома. — Он нахлобучил по самые брови мохнатую серую шапку и вышел.
Горячий брусничный морс не только согревал горло, но и приносил бодрость. От высоких стаканов с напитками пахло цветущим лесом и смолистой тайгой. Юрию Николаевичу захотелось лечь на спинку кресла, закрыть глаза и не видеть никого на свете…
«Через три с половиной часа начинается мое очередное дежурство, — с каким-то спокойным безразличием подумал Кирилов. — Сегодня из меня никудышний врач. Запрусь в ординаторской и часа четыре… Нет, лучше пять…»
Снова хлопнула входная дверь.
— Пора, товарищи! — Джинян помог встать Орловскому, слегка растормошил задремавшего было Кирилова. — Я вас проведу прямо на борт, а через пять минут объявляется общая посадка… Скорее!
Их места оказались не только в первом салоне, но и у самой пилотской кабины. Джинян на прощание успел шепнуть, что это самые что ни на есть обкомброневские места — просто сегодня с ними распорядились неформально. За спиной царил привычный посадочный шум и гам.
Наконец-то Кирилову досталось место у иллюминатора. Когда самолет выруливал на взлетную полосу, Кирилов успел заметить, как к зданию аэропорта подкатила черная «Волга». Из машины медленно вышел высокий седовласый мужчина, возле которого суетился низенький милицейский полковник. Оба они внимательно смотрели вслед лайнеру.
Кирилов отвернулся от окна и пробормотал себе под нос нечто, долетевшее до слуха Сергея лишь в обрывках фраз: «пусть учатся проигрывать… милиция это еще не он…»
— О чем ты? — Орловский смотрел на него блестящими глазами. — Как в школе бормочешь, а тебя не слышно…
— Да так, о своем… Хочешь, прочту тебе фразочку из Хейли? — Кирилов достал из портфеля книгу и раскрыл ее на закладе: «…Хоть они и утверждают, что беспристрастны, однако журналисты, как правило, люди, вечно грешащие неточностями. Свою неточность они объясняют спешкой, пользуясь этим объяснением, как калека — костылем. И ни руководству газет, ни авторам, видимо, и в голову не приходит, что они оказали бы публике гораздо большую услугу, если бы работали медленнее и проверяли факты, а не швыряли бы их как попало в печать…»
— К чему это ты?..
— Обещай, что проверишь все как следует…
Орловский согласно прикрыл веки — говорить у него уже не было сил.
— А если снова неудача?
— У нас это называется загон. Термин есть такой, обозначающий отстойник для резких материалов. В нем, как правило, оказываются самые смелые и нужные статьи.