6. ВАШКО ОЗАДАЧЕН…
За долгие годы службы Иосиф Петрович так и не сумел толком обставить свою двухкомнатную квартиру. Дома он бывал редко, в основном возвращался заполночь, выходных у него почти не было и домашнюю лямку тянула жена. После ее смерти дети постепенно растаскивали имущество по своим семьям и осталось отцу совсем немного — шкаф, кровать, комод да тумбочка с телефоном.
«Старый друг лучше новых двух!» — считал Иосиф Петрович и не спешил ничего менять в обстановке. Небольшим дополнением к ней стали развешенные по стенам фотографии — вот он с женой и дочкой, вот фотография сына с невесткой на фоне сухумских пальм… На рамках потрескался лак, стекла немного запылились.
Скинув плащ, Вашко с размаху плюхнулся в кресло, отчего оно жалобно скрипнуло — это был привычный звук. Иосифа Петровича гораздо больше взволновало бы, если бы вдруг скрипа не было. Причин для этого могло быть лишь две: либо нет ножек, либо он оглох. Обе они его не устраивали.
Зазвонил телефон. Вашко снял трубку.
— Привет, Йоса! — так его мог называть лишь один-единственный человек. Его голос был хрипловат, но Вашко отчетливо представил сухую поджарую фигуру собеседника, как всегда безукоризненно одетого, по-спортивному подтянутого. «Надо будет при случае спросить, как ему это удается? Одногодки, а поди ж ты…»
— Привет, Леон! — эти полушутливые прозвища они дали друг другу более двадцати лет назад и других теперь уже попросту не знали, хотя «Йоса» давно растерял пышную шевелюру, а «Леон», что означало на самом деле Леонид, при всей сохранившейся стройности фигуры был совершенно сед.
— Ты хорошо сидишь?
— Не бойся, не упаду. Говори, что у тебя случилось…
— Неу меня, а у тебя… Ты упустил парня?
— Исключено! — очередная сигарета ловко порхнула из пачки прямо в губы Вашко. — Я его, как сына родного, до самого самолета…
— И тем не менее он тебя провел… С блеском? А? Пацан и матерого волчищу! Как тебе нравится?
Вашко с прижатой к уху трубкой вернулся к столу и взял пепельницу.
— Что произошло, Леон! Говори прямо…
— В день отлета, в двадцать тридцать он дал телеграмму…
— Можешь прочесть?
— Конечно! Слушай… адрес я тебе зачитывать не буду — он ее загнал прямо в ЦК.
— Ну-ну, читай!
— Фабулу я тебе тоже зачитывать не буду — ты в курсе Аршальского дела. А вот дальше интересно — «…однако моя статья в редакции, Пламени" отвергнута без рассмотрения редколлегией и коллективом журнала. Решение принималось исключительно руководством редакции, которое уже достаточно дискредитировало себя, отказав мне в командировке по письму. Я расцениваю эти действия как попытку воспрепятствовать правдивому и гласному освещению событий…»
— Мальчишка! — Вашко незло выругался. Он досадовал на себя: ему, конечно, надлежало прийти к Орловскому раньше, перехватывать не дома, а в редакции, тогда он не позволил бы ему отправить телеграмму.
— Чего молчишь? Ругаешься про себя?
— Тебе, как всегда, не откажешь в проницательности, Леон… — не слишком доброжелательно пробурчал в трубку Вашко. — Он провел меня, как мальчишку… Ты ее не сможешь тормознуть? Я же знаю — один твой звонок, и она приостановлена… Как думаешь, ее еще можно заморозить и не отправлять на проверку в наш департамент?
— Я думал об этом и решил сделать не совсем так, как ты предлагаешь…
— Разве я что-то успел предложить? — Вашко вернулся в кресло и закинул ногу на ногу.
— Телеграмма прошла по отделу регистрации корреспонденции. Мне уже звонили, она скоро будет у меня. Я подошью ее в дело! Сам понимаешь — лишний фактик — не помеха!
— Зачем она тебе? Симпатизируешь этим пацанам?
— Немного…
— Не темни, я же чувствую, ты что-то придумал.
— Они могут выйти на такой уровень, о котором даже не подозревают, но о котором прекрасно осведомлен я. Мне давно знакомы их оппоненты, да руки мои оказались короче, чем у этих ребят. Кстати, сколько им?
— Около сорока… Оба москвичи…
— Ясно. Орловский не говорил про фотографии?