— Да как-то… — не мог придти к окончательному решению Орловский.
— Я тебе свою книжку подарю, — уговаривал Кешка. — Только что вышла… Рассказы и повести… Давай, приезжай. Помнишь, где?
— Приезжай! — отнял у Кешки трубку Дольский. — Тут пять минут на автобусе… Чего раздумываешь? Нельзя обижать друзей… — Язык его, как показалось Орловскому, заплетался еще сильнее.
— Хорошо, сейчас приеду.
Иннокентьев жил в центре города, в «Доме печати», Два небоскреба высились среди свайных пятиэтажек и деревянных балков.
Кешкиной квартире можно было позавидовать: просторная, с оригинально оформленной хозяином резной кухней. Из комнаты на секунду показалась улыбчивая хозяйка квартиры и, смущенная, вновь исчезла, заталкивая за дверь двух расшалившихся малышей — таких же кирпичнолицых и черноволосых…
В отличие от сильно выпившего Дольского, Иннокентьев был почти трезвый. Хотя и от него уже заметно попахивало спиртным.
— Садись, — решительно пододвинул он стул Сергею после того, как они крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спине. — Сколько лет, сколько зим!
— Да, давненько не виделись! — воскликнул радужно настроенный Дольский, извлекая из портфеля новую бутыль водки. — Извини, мы тут чуток пригубили… Но у него жена, у-у-у…
— Не надо, — попросил Иннокентьев. — Паша права! Не хорошо…
— Ты что? — опешил Дольский. — Теперь пришел гость. Грех всухую…
— Я не буду, — веско отрезал Орловский.
— Почему? Почему? — вторя один другому спросили и Дольский, и Иннокентьев. Орловский прижал руку к груди и хотел сказать про усталость, про то, что тяжело привыкать к другому поясному времени, но Кеша понял его по-своему и сразу встал на защиту Сергея.
— Когда сердце не в порядке, тогда нельзя, — авторитетно произнес он, отодвигая бутылку дальше от Сергея. — Мне тоже хватит!
Из кухни появилась жена Иннокентьева, внося на огромной тарелке нечто дымящееся и блестящее, чему и названия-то Сергей не знал.
— Оленьи потрошки! Только вчера родственники привезли из деревни… — смущенно пробормотала женщина и поспешила исчезнуть за дверью.
— Один я пить не буду! — обиженно протянул Дольский. — Тоже мне братья-журналисты… Не поддержали!
— Ну, хорошо… — остановил его рукой Иннокентьев — бутылка вновь описала траекторию «из портфеля на стол». — Я, Григорий, с тобой выпью, но совсем немного…
— А я что тебя уговариваю до умопомрачения? Выдумал тоже… Ну, давай под потрошки!
Морс в доме Кеши был «без глупостей Дольского» и именно поэтому ни капельки не горчил. После трапезы, заметно повеселевший Иннокентьев, которого Дольский все же уговорил опорожнить бутылку до дна, водил Сергея по квартире словно по музею. Подойдя к письменному столу, Иннокентьев извлек из ящика новенькую, еще пахнущую типографской краской книжку в мягком переплете и, достав авторучку, долго сочинял «дарственный текст».
— Ба, — воскликнул он, обернувшись к Сергею, — да ты совсем уже спишь… Паша, — окликнул он жену, — доставай раскладушку и стели ему в детской…
— Да я… — начал было Орловский, собираясь рассказать о том, что уже обосновался у Дольского и там ему будет лучше всего.
— Не обижай… Завтра проснешься и пойдешь по делам, а сегодня ты мой гость… — Он заметил торопливый взгляд Сергея в сторону комнаты, где, уронив голову на руки, дремал Дольский. — Не волнуйся за него, я провожу — тут пять минут. Всех я не размещу, а тебя не отпущу… Хорошо?
— Ну, ладно, — не сразу согласился Орловский.
Снилось ему что-то страшное, тревожное и кто-то большой, чьего лица было и не разглядеть, тряс его, будто испытывая на прочность. Открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что тряска ему ни приснилась — его и на самом деле встряхивали, пытаясь разбудить. Только это был не кто-то неизвестный, большой и страшный, а маленькая, прежде улыбчивая Паша. Сейчас по ее лицу градом текли слезы…
— Их забрали… — повторяла она раз за разом, не обращая внимания на текущие тонкими ручейками слезы, тянувшиеся к уголкам ее широкого некрасивого лица.
— Кого? — не сразу пришел в себя Сергей.
— Гришу и Кешу… Только сейчас звонили из дежурки министерства и сказали, что забрали. Спрашивали про вас, но я сказала, что вы спите…
Холодный пот прошиб Орловского. «Это что же получается, — он с силой тер повлажневший ладонью лоб. — Московский журналист, приехавший с проверкой милиции по жалобе, нажрался до чертиков и спит беспробудным сном… Спасибо вам, друзья! Подставили, высший класс! Если, только это…» Но про возможное предательство думать почему-то не хотелось.