А на другой день к ночи оба Зимуй с племяшом плыли вверх по Кулою. Берданки промысленные и заряды лежали у них спрятаны под соломой.
На оклик сказывался Зимуй:
— В Немнюг поехали, рыбу на хлеб променивать.
Ехали сами на Пинегу, оттуда на Двину, хотели в большевики выйти. А может быть, и на Вагу, к головорезным ваганам, — как там придется.
V
С Кулоя зашли на Сотку. Сотка — речка тихая, застойная. Долго шестом пихались в корявых хвощах, в резучей осоке, щук спугивали.
Вода в Сотке болотная, красная. Где мелко — шли берегом, карбасок за веревку вели. В глубоких плесах высматривали черных окуней — матерые окуни в ломе, в корягах живут. Глушил их Зимуй из берданки, всплывали красноперые окуни кверху зеленым брюхом. На остановках хлебали славную ушку с дымом.
Двое суток шли так. Прошли по наволочью — дедовским старинным путем — из реки в реку и приткнулись близко Пинега-города.
Лодку утопили в омуте, веревку вывели к приметному кусту. И пошли горой. Обошли стороной город и тропками глухими прямо в лес ударились.
Шли опять долго, путь по солнцу держали, ягодой кормились, у озер лесных костерки раскладывали, сухари в чаю мочили, ночевали в избах лесных. Большие леса прошли, как ниткой прошили.
И на третьи сутки вышли на высокий берег. То река великая — Двина.
Сидели долго в бору на круче, в обе стороны глядели. Не видать на реке ни дыма, ни паруса, ни лодочки — пустая, неработная плывет вода. Неладное что-то сотворилось на великой реке.
Только чайки одни сидят по песчаным косам, будто пена белеет по краям. И кричат чайки женскими тревожными голосами. Да бор шумит под ветром — по вершинам издали идет глубокий ропот.
И положил старый Зимуй идти вверх по реке: там должны быть свои, не минуется встреча. Пошли вверх узенькой тропкой, лапы еловые раздвигали, о корневища узловатые запинались. Прошли в одном месте лесосеку широкую. Только хотели в лес зайти, вдруг из-за бугра хлопнул выстрел, пуля под самыми ногами жуком зарылась в песок.
— Сто-ой! — заойкало со всех сторон по лесосеке.
Осердился старый Зимуй, заругался с досады на весь лес:
— Фу-ты, шаль! Чего палишь без спросу? Сболтало тебя, ишь!
Выскочили сразу из-за бугра два молодца, ружья направляют.
— Кто идет?
Крикнули ребята:
— Свои.
А Зимуй опять выбранился:
— Ишь ведь, какая вы невежа! Убить нас могли, дураки!
Подошли молодцы поближе, ружья опустили. Пожурил их Зимуй: молодяжки, службы не знают. Ты сначала спроси, потом пали.
Оправдывались ребята:
— Тут, брат, сурьезная война объявлена, не смотреть на вас было. Мы белую гвардию караулим. Думали, не она ли идет?
Закурили, поговорили, ознакомились.
— Ну, показывай главного командующего, — сказал важно Зимуй.
Остался один парень на бугре стоять, другой проводить пошел.
За горой, в излучине, увидели: пароходик белеет — бочком к берегу привалился. На мачте красный флажок трепыхается. По сходням туда-сюда люди бегают, дрова на пароход носят. Весь пароход по бортам дровами обложен.
— Вот и стоянка наша. Сегодня в рейс пойдем на низ, в разведку. Англичан не видали?
— Как не видать, видали.
— Да ну? Какие они есть?
— Какие? Обыкновенные! — сказал Зимуй.
Парень поежился:
— Говорят, идут. Близко ли, далеко ли — не знаем. Ну, пошли теперь в штаб.
Действительно, на дверке капитанской каюты бумажка: «Штаб». За дверью сердитые голоса спорят. И слыхать, чей-то тяжелый кулак по столу крепко стучит.
Вахтенный просунулся в дверь:
— Добровольные пришли.
— Обожди, говорю! — откликнулся из каюты хриплый голос.
И дверь захлопнулась. Стали Зимуй ждать. Долго сидели, пока не надоело. Пошел в каюту старик — хотелось ему скорей про англичан рассказать.
Густо накурено было в каюте — облаком поплыл из дверей дым. Там сидели трое. Замолчали все, как вошел Зимуй.
— Что скажешь?
Большой, кудластый уставил навстречу ему тяжелую голову — похожий на медведя в тесной берлоге. На широких щеках его огнисто горела рыжая щетина. Часто мигали маленькие бессонные глаза. И голос сиплый, с натугой, спросил опять:
— Что скажешь, дорогой? Давай скорее!
Не ко времени зашел Зимуй — сам видел: заняты люди делом. Лежит на столе большая карта, краями свесилась до самого полу. Седой важный человек прилежно клонил над картой стриженную ершиком голову, мерял спичкой зеленое поле. Усы у человека пышные, витками — прямо генерал.