Даже сробел Зимуй, запнулся на первом слове:
— Ни звать, ни взвеличать не знаю как… извиняюсь, товарищи. Примите нас на верную службу.
— Откудова?
— Сдалека! Четверо суток лесом шли.
— Один?
— С сыном да с племяшом. Выехали, вишь, мы на промысел, а они у нас снасть сорвали…
— Постой! Какая снасть? Ах ты, ей-богу… Некогда нам, отец! Понимаешь?
Устало вздохнув, провел по лицу кудластый. Он поднялся в тесноте каюты, огромный и широкий, и, заслонив окно, вытер ладонью запотевшее стекло. Посмотрел на берег и повернулся:
— Не могу принять на пароход. Мест у нас нет. Понял?
Долго стоял Зимуй, не знал, что сказать.
— Эко неловко! Хошь назад иди теперь. Вот ведь оказия!
И тут поднялся третий — маленький, черноватый. Он сидел на капитанской койке, оглядывая всех из угла веселыми глазами.
— Я его беру с собой, — сказал он. — Стрелять умеешь, отец?
— С малых лет охотники. Белку в глазок бьем.
— Ишь ты! А ты, брат, вон какой — налитой! — восхищенно пошатал он могучие плечи старого Зимуя.
— Силушка еще есть, — степенно похвалился Зимуй.
— Тебя как звать-то?
— А Кузьмой зовут.
— Ну, ладно, Кузьма-богатырь. Пойдешь со мной а лес.
Они вышли из каюты. И тут черноватый весело, по-знакомому, подмигнул Зимую, показывая на дверь:
— Сердится! А ведь добрейшей души человек! Ну и пусть сердится, а мы все-таки сделаем по-своему. И большое дело сделаем. Верно, Кузьма-богатырь?
И хоть не знал Зимуй, о чем говорит человек, а тоже засмеялся:
— Так и пожалуй, что верно!
VI
Черноватого звали Пунин. Первое время все поглядывал на него Зимуй: не узнать, что за человек. Расхаживает по пароходу, маленький, ручки в брючки, а ходит по-петушиному — головой набочок, будто клюнуть хочет. Со всеми разговаривает и все время зубы кажет. А сам неприметно глядит и глядит веселым глазом, будто насквозь щупает.
Говорили, в штабе он большой человек — комиссар. Оно и верно: тихо, без шуму, а устроил все как надо, Принял-таки тот кудластый и Ваську и племяша к себе на пароход. А Зимуя записали к Пунину в отряд — на большое дело.
На большое дело снарядились четверо: комиссар Пунин, да тот белоусый — с генералом схожий, да старый Зимуй, да выпросился еще с парохода Исайка Мягкий, проводником взялся быть, хаживал будто бы в этих местах на лесные промеры, знает места хорошо. Взял его Пунин в отряд, только посмотрел зорким глазом:
— Ты, парень, может, со страху с парохода уходишь? Так наше дело будет опаснее, имей в виду.
И тихо, без гудков отпихнулся от берега пароход, пошел в разведку на низ.
Поцеловались на прощанье Пунин с кудластым, посмотрели долго друг на друга.
— Рисково, говорю, действуешь, — сердито заворчал опять кудластый, — может, отдумаешь?
— Нет, брат, не отдумаю.
— Ну и черт с тобой! Твоя затея — ты в ответе. Отдай чалку!..
Поцеловались и Зимуй с сыном. Оправил старик бороду, замигал часто. Хотел прибодрить парня, а сказалось совсем не так:
— Коли что, так смотри, не особо…
Строго сказалось, не заслужил того верный, тихий сын. И махнул рукой старик, побежал по шатучим сходням на берег.
Зашлепал пароходишко вниз — англичан искать. Два пулемета сидели по-собачьи, мордой кверху, один на носу, другой на корме.
С кормы смотрел недвижно Васька, только ветер кудрю взметывал.
Бежал по берегу Зимуй, кричал вслед:
— Матке наказывай с кем ли поклон. Скажи, коли живы будем, домой на зимние праздники будем.
Засмеялись все на пароходе:
— Правильно, отец: коли не помрем — живы будем.
И ушел пароход. Далеко в излучине повернулся еще белым боком, зажглись на солнце окна. Потом увернулся сразу за зеленый мысок, и стало затихать шлепанье колесных плиц.
— Собирай вещи-и! — петушком кукарекнул Пунин.
И оглянулся на него Зимуй: по-иному звучал теперь голос маленького комиссара, и озабоченным стало его приветное лицо.
Все подвязали мешки и молча двинулись в лес, сырой и замоховелый, то и дело натыкаясь на трухлявую валежину.
Двое суток опять лесами правили. А дорога все в гору да под гору. Ноги то в болотине вязнут, а в гору идти — назад катятся по сухому игольнику да ломкому брусничнику.
Тяжелая выпала путина. Оно бы и ничего, ежели бы клади поменьше. А то патронов по сту, да круглые гранаты — по пятку на брата, да еды всякой на неделю.
Легче всех на ногу оказался старый Зимуй — «у нас эдак по грузди ходят». За ним равнялся маленький комиссар, — шея вперед вытянута, и жилы на ней напряглись — лямки давят. А не отстает. Дальше гусиным ровным шагом шел белоусый пунинский знакомец. А напоследях тихоходом буксовал Исайка Мягкий, идет — пыхтит, красный и сердитый, ноги у него как чурки.