— Сколько время? — спросил один из парней.
— Не велено разговаривать! — оглядываясь в кусты, тихо сказал Исайка.
Глубоко средь недвижных вершин уже переливались трепетным светом звезды. Где-то, невидимая, катилась луна, — небо там, над вершинами, казалось светлым и обширно пустым.
— Ну что ж, пошли, господа! — вышел неожиданно из темноты поляк.
Парни заметили в его руке наган и молча переглянулись. В красном свете костра их твердые медные лица дрогнули и потускнели.
За спиной поляка, в густой тени, стоял комиссар, выставив вперед свой блестящий револьверчик.
— Куда идти?
Голос младшего парня дрогнул, искривилось лицо.
Тихо шумел костер, постреливая угольками. Исайка усиленно вздыхал, оглядывая темные фигуры людей.
Лицо поляка было скрыто в непроницаемой тени, видны были только сурово обвисшие усы.
— Поторапливайтесь, ждать некогда, — сказал он и поднял в упор наган.
Молчавший до этого старший парень легко вскинулся на ноги и грубо и длинно изругался. Как бы запнувшись о корень, он прыгнул вперед тяжелым плечом прямо на поляка. Тот успел отскочить.
— Ну, ты! Кабаненок! — угольями зажглись глаза поляка. — Прошу потише! Кругом марш!..
Ругаясь все громче, парень нагнулся и шагнул под темные своды елей. За ним вплотную шел поляк.
— Ну! — выступил на свет Пунин.
Весь обмякший, понурив чубатую голову, побрел следом другой парень.
Исайка видел в свете костра узкие, как бы отяжелевшие плечи комиссара, затем качнувшиеся лапы елей закрыли все.
Исайка сидел неподвижно, свалив набок жирное брюхо, и боязливо прислушивался. Ведь поляк хотел давеча отвести на дорогу и отпустить на все четыре стороны. Неужто обманул?..
Пачками постреливали сучья в костре, и Исайка испуганно вздрагивал. Непонятно тих был лес.
— Ой, господи! — зажал сразу ладонями уши Исайка.
Почудились ему вдруг громовые голоса и враздробь посыпавшиеся выстрелы. И еще как будто плеснулась в лесном озере матерая щука.
— Упокой, господи… во царствии твоем! — в страхе закрестился Исайка.
Он смотрел остекленевшими глазами на высокие темные вершины. Там, в голубой лунной высоте, прозрачной дымкой, как перышки, летели два облачка. Казалось Исайке, то парят к небу освобожденные души.
— Господи… упокой… — бормотал Исайка.
Он свалился на спину, вытаращил глаза на светлую краюшку месяца, опрокинутую в высоте.
Нестерпимая тишина стояла в лесу. Спокойно трещал костер, синие огоньки бегали в сырых сучьях. Исайка торопливо подкинул в огонь охапку веток, и высоко взметнувшееся пламя озарило до вершин молчаливые ели.
А может, почудилось все ему? Может, придет сейчас поляк и, весело подкручивая ус, скажет, что отпустил он парней. Ну, может, припугнул вдогонку, чтобы шибче бежали. Ах ты, господи боже, почему не идет никто? Не вышло ли беды какой?..
Но вот хрустнули шаги в стороне, и из-под ели выглянул поляк. Он долго и подозрительно оглядывал Исайку и сел напротив. Рядом с ним неслышно присел комиссар. Оба долго смотрели в бегающие огоньки костра. Исайка не мог отвести глаз от их сурово напряженных лиц.
Помолчав, вдруг окликнул поляк:
— Исай!
— Я! — робко оглянулся тот.
— А что — дерево природа?
— Природа, — облегченно сказал Исайка. Он думал, что начинает поляк обычный урок.
— А ты?
— И я природа.
— А ценность ты имеешь?
— Имею.
— Откуда ты ценность? — сдвинул брови поляк. — Кто на тебя труд затрачивал?
Растерялся Исайка, не знал, как ответить.
И, глянув на пышные витки усов Бронислава, украдкой залюбовался Пунин. Тонкий, сурово-прекрасный профиль поляка будто был вылит из бронзы.
Растерянно молчал Исайка. И, подавив невольную улыбку, отвернулся в сторону Пунин.
Все вздрогнули, когда подошел неслышно к костру Зимуй. Протянул руки к костру и оглядел всех:
— Э-хе-хе, холодная ночка! А гости наши где?
— Их уже нет, — хмуро сказал поляк.
Он достал из кармана золотые офицерские погоны, помахал ими и швырнул в огонь.
— Офицерье! Мы их расстреляли.
Достал поляк из другого кармана жестянку с махоркой, скрутил цигарку и молча протянул жестянку Зимую.
— Жалковато! — обкусывая бумажку, сказал Зимуй. — Какие чистопородные ребята были. Как кони!..
Он выгреб из костра золотой уголек и, подбрасывая его на ладони, прикурил.
— Ну, да ведь сами виноваты: по что пошли, то и нашли.