— Обошел три избы — хоть бы корка попалась какая. Все под метелку зачищено. Дальше, подхожу к разваленной избе и вдруг вижу видение: стоит на бревне петух — на самой на луне, каждое перышко видать. Голова под крыло, ножка озябла — подогнута и, слышу, будто храпит. Тут я и цап его под бока. Он закудыкал, и пришлось, конешно, ему голову свернуть. Нате, берите!..
Все жадно и долго ощупывали в темноте теплого еще петуха.
— Сырьем, что ли, будем его жрать? — мрачно спросил кто-то.
— Зачем сырьем! Суп сварим!
— Где?
— А на пожаре. Эх, угощу же я вас бульоном, братцы! — причмокивал в темноте Теребилка.
И каждый почувствовал, как сладостно и бессильно заныло в голодном желудке от этих слов Теребилки. И неодолимо тянуло посидеть у жаркого огня — третий день костра не разводили.
— Опасно, товарищи! Не нарваться бы! — сказал Шумков.
— Деревня пустым-пустая, — уговаривал Теребилка, — айда смело!..
Под конец и Шумков сдался, решили сделать привал.
Задами прошли в деревню. Тихо, от избы к избе пробирались к пожарищу. Мертвыми громадами стояли брошенные дома. Раскрытые снарядами крыши вскинули к небу сотнями черных рук свои доски. Холодный иней оседал на них, облитые белым светом месяца, сверкали несколько досок, как зеркальные.
Изба горела ровно и неторопливо, вздымая к светлым небесам прямой столб дыма. Огонь бродил по внутренним загородкам, бежал вверх по стропилам к коньку крыши. Темные углы, рубленные по-старинному «в обло», еще стояли нерушимо.
Теребилка притащил откуда-то большой банный котел. Петуха наскоро ощипали и выпотрошили. Потом скатили в сторону несколько пылавших бревен, подгребли уголья и поставили на них котел.
И все сели вокруг. Как всегда, неслышно, зная свою очередь, сменялись за углом слухачи.
Жарко грел пожар лица, а со спины подбирался холод. Поворачивались бочком и прижимались теснее — борясь с одолевавшей дремотой.
— Век бы не ушел отсюда, — сказал Теребилка, — тепло, светло и мух нет… А-ха, хорошо живем!..
Опухшие глаза его слипались, он часто, с подвываньем позевывал. Разморились в тепле и другие. Клонились друг к другу, поклевывая носом.
— Не спать! — резко подталкивал сзади Шумков. — Я говорю: не спать!..
Очнувшись, заглядывали в котел — скоро ли?
Уже забродила вода в котле, поворачивая из глубины утлый петушиный задок. По краю крутилась жемчужная пена, плясали в ней черные уголья.
И в воздухе чуялись сладкие запахи петушиного мяса, — поминутно сплевывали беглецы голодную слюну.
— Ты помешай, помешай, Теребилка! Уголья вы…
И тут с грохотом лопнул воздух от где-то близко разорвавшегося снаряда. Под резким дуновением взрыва дугой качнулся дымный столб над горевшей избой. Осыпались внутри сруба прогоревшие стены, выбросив алую тучу хвостатых искр.
Едва успели отбежать в сторону беглецы — с крыши одно за другим покатились горящие бревна, накрывая дымящимся хламом проулок.
— Заметили нас, — тревожно сказал Шумков, — уходить надо.
— А петух?..
Это сказал Теребилка. Весь затрясшись от злобы, обернулся к нему Шумков:
— Пропади он трижды к дьяволу, твой петух! Пошли! Бегом!
Пригибаясь, бежали по канавке к лесу. Молодой ледок со звоном осыпался кой-где под ногой. И, остановившись на опушке, видели, как упало еще несколько снарядов в разгоревшуюся избу.
Шумков прислушался, чутко ловя направление выстрелов, и махнул рукой прямо.
Опять вытянулись цепочкой по лесу. Шли, пока не остановился Шумков. Впереди гигантским скопищем калек и уродов стоял горелый лес. В свете месяца черные призраки всюду крючили руки, взмахивали костылями, как бы угрожая и предостерегая: здесь вас ждет могила. Шумков справился с далекой звездой и опять махнул рукой прямо.
Много раз останавливал он всю цепочку: чудились впереди перебегающие тени, — они прятались и шли на окружение. Тогда ложились все наземь, слушая громкий ток сердца.
И снова шли дальше, пока не вышли на широкую лесную дорогу. Стали искать следы, чиркая спичкой над самой землей. В песчаном грунте было много следов с английской подковой на каблуке.
— У белых! — тугим голосом сказал Шумков.
— Кружим-кружим, а все у белых, — заговорил Теребилка. — Гляди, не завел бы…
— Молчи! — стиснул его плечо Шумков. — Молчи, тебе говорю!
Где-то поблизу почудились ему мягкий топот копыт и лошадиное пофыркиванье.
— Ложись! — успел скомандовать Шумков.
Все бросились прочь с дороги и легли за деревьями. Только Теребилка остался стоять столбом.