Кáрэ почувствовал, как комната закружилась, завертелась. Голова загудела, в ней сливались голоса владыки и дореков с собственными мыслями, превращаясь в тягучую массу. Вдруг все оборвалось. Осталась лишь непроглядная темнота.
Несколько дней Кáрэ не мог встать с постели. При каждом, даже самом малом движении, его пронзала боль. Тело будто бы было брошено в пламя самой горячей печи. Да к тому же невыносимо зудело. Опустошенное сознание посещали страшные видения, не дававшие спокойно спать по ночам.
За Ка́рэ ухаживала одна из прислужниц по имени Ме́йда. Ка́рэ помнил каждую черту ее лица: округлы нос, огромные глаза, таившие в себе всю доброту мира, пухлые губы, застывшие в улыбке. Помнил ее нежные руки, омывавшие ужасные шрамы.
— Ты потерпи, потерпи, — все приговаривала Ме́йда, — скоро все пройдет. Как новенький будешь.
Ме́йда говорила уверенно, будто точно знала, что все так и будет. Кáрэ ей верил. Просто не мог не верить.
Боль отпускала. Спустя пару-тройку дней Кáрэ уже мог шевелить руками и ногами. Не смотря на запреты Ме́йды пробовал подниматься, встать с кровати, что выходило у него с большим трудом.
— Посмотрите на него! Уже поднимается! Какой молодец! — сказала Ме́йда, застав Ка́рэ за его попытками подняться.
Ка́рэ тут же нырнул под одеяло, укрылся с головой. Затаил дыхание. Прислушивался к каждому шороху, что пробивался через одеяло.
Ме́йда подошла неслышно. Рывком сорвала с Ка́рэ одеяло.
— Ах ты непослушник! — воскликнула она.
И защекотала Ка́рэ.
Лицо все еще горело, словно к нему привязали раскаленное железо. Кáрэ даже боялся прикоснуться к нему. Он очень хотел посмотреться в зеркало, увидеть, причину боли. Но Ме́йда строго-настрого запрещала Ка́рэ подходить к зеркалам. И, от греха подальше, убрала их из комнаты.
Любопытство взяло верх. Ночью Ка́рэ поднялся с постели. Тихо-тихо подошел к сундуку, куда Ме́йда убрала все зеркала. Взялся за крышку, стал открывать… петли предательски скрипнули. Ка́рэ вздрогнул, воровато обернулся. Ме́йда что-то проворчала во сне и перевернулась на другой бок. Ка́рэ выдохнул, запустил руку в сундук, нащупал зеркало.
Оно выпало из рук. Упало на холодный каменный пол и разбилось на множество осколков, блестевших в холодном свете полной луны. Ка́рэ отпрянул от сундука, споткнулся и упал. Он заплакал.
Шум разбудил Ме́йду. Она вскочила с кровати, тут же подбежала к Ка́рэ. Подняла его на руки, посадила на кровать. Ка́рэ крепко-крепко обнял Ме́йду, прижался. Он не переставал плакать. Что-то говорил — из-за слез не разобрать. Ме́йда все поняла, лишь взглянув на осколки зеркала, рассыпанные по полу.
— Ну успокойся, успокойся, — говорила она, поглаживая Ка́рэ по голове, — Не плачь. Ты все равно для меня ты самый красивый мальчик.
Обнявшись они просидели до самого утра.
Ме́йда. По приказу Ши она была казнена.
Перед замком собралась толпа. Все их взгляды были прикованы к огромному котлу, в котором бурлила кипящая вода. На висящий над котлом помост четверо дореков вывели Ме́йду. Она не рыдала, не падала на колени, умоляя ее пощадить. Стояла, гордо подняв голову. Без страха смотрела на кипящую внизу воду.
Дорек-палач вышел чуть вперед, развернул свиток и зачитал приговор. После четверо дореков безжалостно сорвали с Ме́йды одежды. Она не смутилась. Сама подошла к краю помоста. В толпе она увидела Ка́рэ. Он стоял, прижавшись к колонне, плакал. Она улыбнулась ему.
— Не надо! — закричал Ка́рэ и побежал к ней, прорываясь через завороженный казнью народ.
Дорек огромным шестом толкнул Ме́йду с помоста. Ее крик утонул в возгласах толпы:
— Слава владыке! Слава Ши!
Ши стоял, облокотившись на подоконник. Жадно смотрел на бескрайнее звездное небо, раскинувшееся над мирно спавшем городом. Ни в одном окне не горел даже самый тусклый свет свечи. Бесконечные улицы уходили в ночную синеву, растворялись в ней. Как и стены города, все те поля, леса, что простирались за ними. Лишь темный, грозный силуэт Высокой горы выделялся на фоне неба.