— Зачем пришел? — спросила Фу́руи.
Ши усмехнулся. Неторопливо отпил. Поставил кружку на стол.
— Ты знаешь, — ответил он, отводя взгляд.
Фу́руи кивнула.
— Знаю. Так что медлишь? Что не приказал своим уродам меня убить?
Вопрос повис. Растаял. Растворился в кристально чистом воздухе, пронизанный золотыми нитями лучей солнца.
— Я сам. Я сам, — Ши осекся, — сделаю это.
Ши протянул Фу́руи руки. Грубые, мозолистые руки, покрытые множеством шрамов, ссадин и царапин.
— Ну так делай, зачем пришел. Не трать ни свое, ни мое время.
Ши поднялся, неспешно, словно оттягивая момент, подошел к Фу́руи. Та безотрывно смотрела ему в глаза. А он взгляд уводил, прятал за опущенным веками. Его грубые руки коснулись тонкой, дряблой кожи на шее Фу́руи. И замерли.
Ши покачал головой. Безвольно опустил руки. Быстро вернулся за стол. Опустив голову, словно нашкодивший ребенок.
— Проснулась жалость? — спросила Фу́руи. С насмешкой. С издевкой.
Ши пропустил ее слова мимо ушей.
— Почему ты здесь? А не, — Фу́руи кивнула на небо.
Ши поднял голову. Вздохнул.
— Так получилось, — отвечал Ши, — он погиб. Убили. Я бежал. В Пустошь, чтобы не повторить его судьбу.
Фу́руи усмехнулась. Сейчас она видела перед собой не грозного предводителя армии, не жестокого правителя объединенных земель, который убивал волшебников и людей не моргнув глазом. Она видела несчастного мальчишку, такого же, которого она подобрала много лет назад с улицы: Ши сидел, низко склонив голову, уставившись на сложенные в замок руки. Он сжался, как загнанный в угол котенок.
— Пей чай. Остынет, — сказала Фу́руи.
Ши робко потянулся за бокалом. Взял его в руки. Короткими, нервными глотками осушил кружку.
— Ты до сих пор живешь здесь? — спросил он.
— А где мне еще жить? Благодаря тебе, я прячусь. Торгую вишней на базаре. Знаешь ли, на те гроши, что я получаю, особо не пошикуешь.
Ши ничего не ответил.
Молчание тянулось. Долго. Мучительно. Фу́руи не хотела видеть Ши. Молила, чтобы он побыстрее ушел. Куда-нибудь. Обратно на поле боя. Обратно в пустошь. Лишь бы не сидел в ее доме. Человек, убивший ее друзей, товарищей. Родных. Трус, побоявшийся ее убить и обрекший на вечные муки. Ведь она каждую ночь не спала. Тихо плакала в подушку, вспоминая им убитых.
— Я заберу свитки. — наконец сказал Ши.
— Забирай. Все, что хочешь забирай. Только уходи и больше не возвращайся, — ответила ему Фу́руи.
Дореки грузили сундуки со светиками в роскошную карету, запряженную двумя гнедыми лошадьми. Ши и Фу́руи вышли из лачугу.
— Пора прощаться, — сказал Ши. А сам не сдвинулся с места.
— Прощай, — ответила Фу́руи и собиралась зайти в дом. Но Ши ее остановил. Схватил за руку.
— Подожди.
Он протянул мешочек, наполненный золотыми оканами. Фу́руи с презрением на него глянула. Вырвала руку. И захлопнула дверь.
Она слышала, как Ши вздохнул. Как неторопливо ушел от ее дома. Как сел в карету. Как та громыхая и скрипя покатилась прочь. Только после она выглянула. На пороге лежал мешочек. Фу́руи подняла его. Раскрыла. В ее руку рекой потекли монеты. Фу́руи засыпала их обратно в мешочек. Сунула его в карман.
Она пришла на берег реки. Долго смотрела на голубую, как небо, воду. Чистую, как слезу. Фу́руи достала из кармана деньги. И без раздумий бросила его в воду. Тихий всплеск и мешочек поглотила пучина.
Солнце било ей прямо в глаза. Фу́руи села. Открыла красные от недосыпа глаза. Неторопливо встала. Оделась, умылась. На завтрак отрезала кусок от сухой горбушки хлеба. Съела его, запивая студеной водой из колодца.
Нагрузив две корзины и суму спелой вишней, неспешно пошла в деревню, надеясь, что ей удастся выторговать что-нибудь стоящее.
Огромную грозовую тучу, черную-черную, темнее самой ночи, то и дело пронизывали множество молний. Туча клубилась, облака вихрились, закручивались. Сильный, ураганный ветер сбивал с ног, грозился унести в центр бури. Ка́рэ стоял у самого края облака, вглядываясь в грозовую тучу. От каждого раската грома его сердце сжималось до боли. От каждой вспышки молнии он вздрагивал.