Все не могло вот так вот закончиться. Ши надеялся на это. В шаге от победы. Но кашель не прекращался, драл острыми когтями легкие, горло. В глазах потемнело совсем, владыка не видел ничего. Ему сильно хотелось спать.
Кашель прекратился так же резко, как и начался. Ши ощутил себя, лежащим на земле, весь в пыли. Он протер рот ладонью. Она покрылась вязкой кровью. Дорек подал владыке салфетку. Помог подняться. Ши стоял с трудом. Его все еще покачивало. Да и видел он плохо: мир вокруг расплывался цветными пятнами.
— Поторопимся, — приказал владыка.
Дореки послушно пошли быстрее, уводя за собой звезду.
Ши же постоял еще. Вдыхал прохладный вечерний воздух. Любовался восхитительным закатом: солнце уже скрылось за вершиной Высокой горы. Та превратилась в грозную тень, сияющую золотом по краям. Небо, закатное небо, словно выгорело, стало белым-белым, практически белоснежным с золотыми проблесками на розовых облаках.
Окончательно придя в себя, владыка торопливо пошел за дореками по влажной и холодной от росы траве.
Подножье Высокой горы погрузилось в темноту. Из щелей и трещин бледной дымкой поднимался туман. Он нежно укутывал редкие кусты, огромные камни, густо поросшие мягким мхом. Было тихо. Совсем тихо. Не было слышно пения птиц. Не пробегали мимо шустрые мыши. Воздух стал густым-густым, казалось, что его можно зачерпнуть, как воду.
Камушек сорвался с отвесной скалы, громко ударяясь, скатился вниз. Упал возле холмика — засыпанного землей Ка́рэ.
Он открыл глаза. Но толком ничего не видел перед собой. Все расплывалось, сливалось, заглушалось яркими вспышками. Голова гудела, раскалывалась. Ка́рэ зажмурился, будто бы так мог заглушить боль.
С трудом он пошевелил одной рукой. Затем второй. Зашвырялся, сбрасывая с себя землю, камни. Ка́рэ сел, что отдалось в голове болью, а в ушах зазвенело. Все тело ныло, болело. Ка́рэ стер с лица пыль. На ладонях осталась кровь. Ка́рэ осторожно потрогал лицо. Все оно было усеяно порезами. Старые шрамы вскрылись, но успели закупорится застывшей кровью. Руки были в ссадинах и синяках.
Кряхтя и причитая Ка́рэ встал на ноги. Его повело в сторону, но он удержался. Не упал. Ка́рэ дышал медленно, втягивая холодный воздух. Он задрожал от холода. Ка́рэ выдохнул. Изо рта вырвалось облако пара.
Пелена боли спала с глаз. Ка́рэ увидел воронки от взрывов, разрушенный мост. Он вспомнил. Вспомнил о Сю́те. Воспоминание, словно стрела, вонзилась в его сердце. Ка́рэ тут же забыл о холоде и боле. Он огляделся. Закричал:
— Сю́та!
Его передразнило эхо из глубин бездонной пропасти.
Ка́рэ заметался. Он подбежал к разрушенному мосту, плюнул. Разбежался. Но остановился у самого края. Чуть не сорвался вниз. Упал на зад, ополз от обрыва. Ка́рэ огляделся. Увидел торчащую меж камней катану. Схватил ее, сунул в ножны. И снова побежал. Бегал туда-сюда по краю пропасти, ведь где-то должен быть другой путь, где-то же он должен был быть!
Другого пути не было. Сколько бы Ка́рэ не искал. Но нужно, как-то было нужно перебраться на другую сторону. Время поджимало. Солнце, оно было низко, еще чуть-чуть и коснется горизонта. Небо темнело. Над головой оно было фиолетовым, на западе, у самого горизонта, оно стало синим-синим, поднимался бледный месяц.
Ка́рэ огляделся. Он искал хоть что-нибудь, чтобы перепрыгнуть через пропасть. Хоть как-то перебраться. Но кругом били лишь камни. Одни камни. Много камней. Ни одного деревца ни росло у подножья Высокой горы.
Звездные врата закрылись. Они больше не светили на вершине горы. В голову Ка́рэ пробралась мысль, от которой он вздрогнул. Сю́та. Она могла быть уже мертва. Она могла уже исчезнуть, растворится в прохладном воздухе, стать росой на траве. Рассыпаться, как упавшая хрустальная ваза. Ка́рэ задрожал. На ватных ногах он доковылял до ступеней лестницы. Сел. Опустил голову.
— Прости меня. Сю́та, прости меня, — бормотал он.
Подул ветер, сгоняя прочь туман. Принося с собой запах далеких садов со спелыми фруктами, запах скошенной травы. Принося с собой надежду. Ка́рэ увидел на земле собственную тень в ореоле голубого света. Он поднял голову. Прямо над ним витал бирюзовый огонек.