И тут у Ская в голове точно молния вспыхнула. Это мой единственный шанс. Иначе Хермонд нипочём не выпустит меня в битву. Останусь сидеть за воротами, как младенец, и не видать мне ни боя, ни Колдуна…
Ох! Колдун! Он ведь там один, только с посохом и ножом, и кто знает, что взбредёт ему в дурную голову… А если войско нагонит его, подумал вдруг Скай, леденея. Изгнанникам ведь запрещено возвращаться! И почему я раньше об этом не подумал!
Выбора у него не было. Он потихоньку отступил в тень, двигаясь, только когда никто на него не смотрит, а в остальное время притворяясь, что внимательно слушает. Разведчиков будет два отряда, говорил Хермонд, в пять и шесть человек, и каждый отряд возьмёт с собой в поводу двух ёлайгов. (Хермонд указал на стойла, и Скай прижался к стене караулки подальше от факела, стараясь сохранять невинный вид.) Меньший отряд поедет нижней дорогой, больший — верхней. (Скай бочком продвинулся до угла и перетёк за него, как тень.) Они должны объехать все фермы и проследить, чтобы люди оттуда уходили кто в город, а кто в овраги и леса, и что в домах никого не осталось — благо, у всех подводы должны быть готовы с вечера, Рдяница ведь. (Скай улучил момент и перебежал к стойлам, а там укрылся за грудой пыльных тюков. Отсюда ему было видно спины стражников и слышно приказы Хермонда.) Если отряд заметит врага, продолжал Хермонд, приказано немедленно послать в город вестника на свежем ёлайге, а остальным, не вступая в бой, вести Проклятых за собой подальше от полей и жилья и поближе к городу, навстречу войску. Затем Хермонд приказал седлать ёлайгов, и Скай затаился за своими тюками.
Из стойл доносился топот сапог, звяканье сбруи, фырканье и клёкот взволнованных ёлайгов. При мысли о том, что он собирается сделать, у Ская сводило кишки. Колдун, твердил он себе. Я не могу его бросить. Они убьют его, не станут разбираться…
Наконец разведчики вывели ёлайгов из стойла и умчались. Скай выглянул из-за тюков, убедился, что поблизости никого нет, и проскользнул внутрь.
Шум, собачий лай, беготня, хлопающие двери остались за спиной. В лицо дохнуло жаром и смрадом — навозом, тухлым мясом, рыбой, особенным сернистым ёлайговым запахом. В полумраке горели из дальнего конца два свирепых жёлтых глаза. Старик Злыдень не любил, когда его тревожат. Ещё он не любил упряжь, людей, сидящих верхом, и приказы. Зато обожал кусаться.
Каждому юному стражнику и ополченцу предстояло однажды оседлать старика Злыдня, и все они потом вспоминали эту поездку с дрожью. Редкому счастливчику удавалось обойтись без падений, и почти никому — без укусов. Скай никогда не был счастливчиком. Над коленом у него до сих пор остался шрам от ёлайговых зубов. Но сейчас выбора у него не было.
Он снял со стены вонючую кожаную сумку, полную тавичьих потрохов, и повесил через плечо. Ёлайгов держать было не только сложно (на юге они хирели, в жару становились непокорными и вялыми), но и накладно (они ведь мясо жрут, ну и рыбу иногда, без большой, правда, охоты — попробуй-ка их прокорми). И из пасти у них всегда воняло.
Скай вынул из сумки скользкий кусок печёнки и начал медленно приближаться к Злыдню. Он негромко пощёлкивал языком, как учил их Мельгас, и показывал печёнку: вкусная, вкусная печёнка, незачем ссориться, давай дружить. Он старался держаться уверенно, но сам обливался потом. Злыдень утробно рычал и щерился, пробуя воздух острым языком. Острые когти, по четыре на каждой лапе, скребли земляной пол (он был вспахан не хуже грядки — хоть сейчас картошку сади). Однако брошенную печёнку он поймал на лету и проглотил с клацаньем узких челюстей. И стал шумно принюхиваться к сумке.
Хорошо, говорил себе Скай, преодолевая желание броситься бежать. Всё идёт хорошо. Главное — не злить его попусту. Он снял с гвоздя упряжь. Опять пощёлкал языком, скормил Злыдню ещё кусок печёнки, быстро положил седло на чешуйчатую спину. Увернулся от зубов, сунул в пасть длинную склизкую кишку и, пока Злыдень чавкал ею, затянул ремни. Но едва он протянул руку с уздечкой, как Злыдень прикусил его рукав. Ская бросило в жар, но он сдержался и не заорал: это был почти дружеский укус.
— Может, тебе тоже обидно, что они оставили тебя одного? Считают тебя ни на что не годным стариком. Они и обо мне то же самое думают, что я ни на что не годен. Давай им всем покажем, а?
Он старался говорить спокойно, не давать воли спешке и страху. Легонько похлопал горячую чешуйчатую шею, и Злыдень притих. Обычно никто с ним не разговаривал, кроме Мельгаса.