Ветер проскользнул в приоткрытую дверь, и Скай понял, что замёрз. Он повёл плечами, сбрасывая с себя оцепенение, и спрятал камень под воротник сарты. Ладно, по крайней мере, есть одно дело, в котором я не полное ничтожество. В зале свитков некому теперь наводить порядок, а Ханагерн всегда говорил, как пыль и сырость вредны для бумаги и пергамента…
К залу свитков Скай возвращался так же тихо, как до этого к сараю. Берег был пуст. Над городской стеной кружили на тяжёлых узких крыльях две чайки, а в стороне от них ещё одна птица — чёрная.
Квиар сменился, и у крыльца сидел, свесив голову на грудь, другой стражник. Скай выглянул из-за угла и услышал его размеренное посапывание. Дрыхнет на посту, и горя ему мало! Его, конечно, тоже можно понять: Фир-энм-Хайт — самый мирный город на свете, и никаких беспорядков тут никогда не случается. Разве что драки по праздникам.
Скай подавил искушение разбудить его (а стоило бы — вот же наглость, дрыхнуть на посту у сына Предводителя на глазах!), подобрался к двери, тихонько ступая, и проскользнул внутрь.
В Фир-энм-Хайте мало кто умел читать, но сыновьям Предводителя это полагалось, поэтому пять зим назад отец отдал Ская в учение к дряхлому старику-хронисту, смотрителю в зале свитков. У хрониста, конечно, и свои дела были: вести учёт событиям, происходящим в городе, присутствовать на судах, следить за сохранностью книг и свитков. Но учить кого-нибудь чтению и письму он никогда не отказывался. Даже денег не брал — была бы только охота.
У Ская она была, но нельзя сказать, чтобы от этого учение его шло гладко. Письмо давалось Скаю тяжелее, чем владение мечом. Сколько он ни старался, а буквы выходили корявее некуда, чернила то и дело расплывались кляксами, а вощёные дощечки стремительно приходили в негодность. Старик Ханагерн вздыхал, ворчал, вопил в негодовании, Скай огрызался в ответ и несколько раз даже получил по шее.
Будь на месте хрониста любой другой человек, Скай и половины того не стерпел бы. Но с Ханагерном они были друзьями. Поэтому он сидел смирно и прилежно выцарапывал свои кривенькие буквы, и ждал, когда уже с письмом будет покончено и можно будет взяться за свитки.
Свитки были хрупкими от старости, а книги, переплетённые в толстую кожу, с деревянными корочками, — очень тяжёлыми. Старик и Скай обращались с ними бережно, даже почтительно. Ещё бы! В них было записано и такое, чего не знал ни отец, ни самые мудрые старики в Фир-энм-Хайте. Да и не может же человек держать в голове столько всего? Для того книги и нужны.
И сейчас, стоя перед полками, Скай знал на память, в каком порядке они стоят. «Песни о Начале Мира, Богов и Людей», «Деяния Королей», «Книги Порядка Имён», сама городская хроника. Старый Ханагерн все их знал наизусть, да Скай и сам столько раз перечитывал, что иные запомнил слово в слово.
Но в конце весны старик умер, нового хрониста покуда не выбрали, а теперь, когда началась война, свитки совсем без присмотра остались. Считалось, что они принадлежат всему городу, только вот читать их было некому.
Надо пыль смахнуть, про себя прикидывал Скай, неслышно подходя к столу, на котором так и осталась лежать несоскобленная дощечка с убористым почерком старика Ханагерна. Масла в лампы долить и протопить очаг, чтобы прогнать сырость. Хорошо бы только, чтобы меня никто не заметил.
Вообще-то сын Предводителя мог беспрепятственно входить в зал свитков, но всё равно Скай предпочёл бы, чтобы об этом никто не знал. Кто же сочтёт книгочейство подходящим занятием для воина? Хермонд не преминёт упрекнуть его, мол, лучше бы с таким усердием на ристалище упражнялся…
Вид несоскобленной дощечки на столе причинял ему боль. И рука не поднималась убрать её: пока она оставалась на месте, у Ская была нелепая, слабая надежда, что старый Ханагерн каким-то чудом вернётся. Он терпеть не мог незаконченную работу.
Всё лето Скаю не хватало духу даже прочитать, что там написано. Колеблясь, он протянул было руку — и тут услышал наверху тихие голоса.
Он застыл в замешательстве. Наверху был один совещальный зал. Там никогда никто не собирался, кроме Городского Совета. Но созывать Совет, стоило Предводителю ступить за порог?..
Пока он недоумевал, с лестницы донёсся голос, который Скай ненавидел больше всего. Голос Хермонда, звучный и убеждённый. Он всегда говорил так перед людьми, когда хотел показаться решительным и честным, а перед отцом — никогда.