За весь день солнце так и не показалось хорошенько, еле-еле проглядывало сквозь облачный полог. Скай не сделал ни одной передышки и к вечеру едва ноги переставлял. Зато на этот раз он побродил под деревьями ещё засветло и набрал веток для костра. Потом ему пришлось повозиться с кресалом и трутом, и он с завистью вспоминал, как Колдун разжигает огонь двумя короткими словами и лёгким взмахом руки. Скай попробовал повторить заклятье, но ничего не вышло, конечно. Оно и неудивительно: к колдовству нужно особый дар иметь. И даже с даром колдуны учатся в Свэар-Хиллод по многу зим.
Костерок разгорелся. Скай выбрал длинный гладкий прутик, нанизал на него последние яблоки и теперь поджаривал над огнём (а то они уже в горло не лезли). Он думал про Фир-энм-Хайт, про огромные праздничные огни в Первый Белый День — это когда снег выпадает. А дед Файгар всё смеялся, что у них на юге настоящего белого дня и не дождёшься — снега-то всего ничего, да и тот тает…
Ещё он думал про огонь в большом очаге в доме деда Белиара. Он теперь так и стоит пустой, а раньше под Излом Года бывал полон народу. Столько родичей собиралось, не умещались за столом… ну, давно, конечно, когда ещё мать была жива, и братья, и дядя Нэниар, и тётка Хенрель, и все остальные.
Скай закутался в плащ. Ему раньше даже в голову не приходило, что человек может вдруг остаться один. С чего бы, когда у всех полным-полно братьев и сестёр, родных, двоюродных троюродных? Если бы у людей было в природе жить в одиночестве, к чему тогда ставить дома рядом и обносить их общими стенами?
Скай лежал в темноте, не шелохнувшись. Он думал, с костром будет не так страшно, а вышло наоборот. Алые угли тлели, а за крошечным пятном света сгущалась темнота со всеми потаёнными шорохами. Ой нет, подумал Скай, сжавшись в комок. Если так пойдёт каждую ночь, я вскоре совсем ума лишусь, охрани меня Имлор, и не видать мне ни столицы, ни Колдуна…
Он вспомнил Колдуна лежащим, будто в огромном склепе, в опустелом белокаменном городе. И, поскольку по этому городу ходила Белая Госпожа, Скай заставил себя вспомнить её лицо и закрыть глаза.
Во сне он увидел Вайсмора.
Вайсмор был в странных доспехах — набранных из отдельных чешуек, отливающих синим, в Фир-энм-Хайте таких не носили. Он сидел у крыльца зала свитков и вырезал ножом тростниковую свирель — он был мастер всякое вырезать. Волосы у него были почему-то мокрые, а ножны — пустые.
Скай безумно обрадовался.
— Вайсмор! Это я его взял! Твой старый меч. Прости! Но он мне очень нужен, а ты ведь его больше не носишь… Я буду его беречь, обещаю…
Вайсмор ничего не ответил, только взглянул на него весело сощуренными глазами. Скай уже и забыл, как это странно: на холодном, малоподвижном — отцовском — лице эти весёлые светлые глаза. Матушкины.
— Ты не сердишься? Что я взял твой меч без спроса?
Вайсмор рассмеялся и протянул ему свирель. Скай сжал её в кулаке и…
…проснулся.
Сердце у него всё ещё радостно стучало. Он долго лежал, зажмурившись, и молился, чтобы, открыв глаза, снова увидеть Вайсмора и зал свитков. Но он слышал, как под обрывом рокочет море.
Скай открыл глаза. Он лежал щекой на земле и видел только травинки — бесконечный зелёный лес, заполнивший весь мир вокруг. Пролежать бы так тысячу зим, с тоской подумал он. Не двигаться и ни о чём не помнить, пока всё не наладится само собой. Повезло Колдуну…
Он усмехнулся и сел скрестив ноги. Положил поперёк колен меч Вайсмора. Сон был хороший. Вайсмор улыбался — значит, не сердится. А что он не говорил, и эти странные доспехи, и мокрые волосы — так ведь и должно быть, если кто присоединился к Имлорову Воинству. Если воин умер со славой и спустился в Тихую Воду, на самое глубокое дно моря, в палаты к Имлору. Это правильно, и Вайсмор заслужил такую честь больше всех.
Хороший сон, да. Только тяжести на сердце от него даже прибавилось. Разве у Имлора мало дружинников? Разве не лучше было бы Вайсмору — куда бы он теперь ни отправился — пожить ещё немного?
Скай вздохнул и поднялся. Разбросал угли от костра и побрёл дальше на север. Тащился, не глядя по сторонам, и смутные, неповоротливые мысли шевелились у него в голове.
Третья ночь прошла сносно — усталость перевесила страх. Следующие два дня не принесли ничего нового, кроме тумана по утрам и стремительно убывающих запасов еды. Ская это весьма тревожило. Он старался есть поменьше и перестал в спешке проходить мимо кустов лещины и черники. Однако черника насыщала ненадолго, и спать он ложился с бурчащим от голода животом.