И на пути ему никто не встретился, кроме старого коробейника, горбящегося под тяжестью своего товара. Он был устал и мрачен и по Скаю взглядом скользнул, точно по бродячей собачонке — равнодушно. И Скай так оробел, что ни слова не выдавил.
Небо бугрилось тучами, ветер загудел в ветвях, и наконец принялся накрапывать мелкий дождичек. Скай брёл, натянув на лоб капюшон плаща, и ему делалось всё унылее.
Удача ему всё же улыбнулась: как раз под первый раскат грома он заметил впереди у дороги почерневший домишко. Скай бросился туда со всех ног, а дождевые капли, крупные и тяжёлые, как градины, зашлёпали его по плечам.
Домишко оказался путевой хижиной. Их начали ставить во времена короля Торгдаэра вдоль дорог там, где не было поблизости гостиниц. Всякий, кто останавливался здесь, мог брать что хотел, но почитал своим долгом оставить взамен что не жалко, чаще всего — еду или мелкие деньги.
В темноте, наполовину на ощупь, наполовину в отсветах раздирающих небо молний Скай отыскал очаг, сложенные в углу дрова и немного коры для растопки. Разжёг огонь, и только тогда закрыл дверь. В хижине сразу стало уютнее. У одной стены была устроена лежанка (а точнее — ворох сыроватой колючей соломы на полу), напротив — грубо сделанный стол и несколько чурбанов, чтоб сидеть. Но Скай сейчас был и этому рад, а уж каравай чёрного хлеба на столе и вовсе показался ему подарком богов. Скай набросился на чёрствый хлеб с жадностью и, давясь до слёз, съел половину.
Ему сразу сделалось тепло и дремотно. Он поблагодарил за еду и кров, глядя на изображение Отонира, вырезанное над очагом, и от души пожалел, что взамен ему оставить нечего.
Ворох соломы показался ему божественно мягким, и он проспал всю ночь, несмотря на раскаты грома и дробный стук дождя по обмазанной глиной крыше.
Нутро, поборов угрызения совести, он засунул в сумку остатки хлеба, набрал воды в колодце у крыльца и двинулся дальше на север.
Эти дни были, пожалуй, самыми скверными из всех. Дождь то и дело спускался снова, дорогу размыло, и Скай брёл, скользя и спотыкаясь. Его ноги были по щиколотку в чёрной грязи, как в сапогах, и замёрзли настолько, что переставали подчиняться, и тогда приходилось садиться и отогревать их, и они страшно болели. Вся его одежда была мокрой насквозь, а хлеба хватило всего на полтора дня. Одну ночь он провёл, скорчившись под деревом и трясясь от холода, другую — в путевой хижине, где сквозь щели в крыше ручьём лилась вода. Единственным, что было хорошего на третью ночь, стала дозорная башня на ближнем холме — один из сигнальных огней Цепи Канойдина, такой же, как под Фир-энм-Хайтом. Если башня — значит, большое селение совсем рядом.
Мелькнула соблазнительная мысль добраться до башни и попросить у дозорных еды, но у Ская не было сил делать такой крюк. И бороться со жгучим стыдом — тоже.
Наутро наконец-то выглянуло солнце, и от мокрой земли поплыл влажный пар. Скай выпрямился во весь рост, с наслаждением стянул с головы капюшон — и увидел развилку. Указатель на распутье говорил, что западная дорога ведёт в Аррхартал, а восточная — к Н'ганнэн-Тору. Третья дорога вела прямо вперёд, на холм, и Скай зашагал по ней под душераздирающе урчание желудка.
Холм был крутой — настоящая пытка для измученных ног, но зато, оказавшись на вершине, Скай едва не завопил от счастья. Перед ним на несколько поприщ лежали широкие долины и мягкие холмы. То тут, то там темнели, скучившись, как овцы, деревеньки в пять дворов, вились нитки дорог, земля лежала пёстрыми лоскутами. Жирные чёрные — это убранные поля, лохматые зелёные — те, где топорщили листья спеющие овощи, а третьи, похожие на серебристую кошачью шкуру, — те, где ещё стояли неубранные рожь и овёс. По этому лоскутному одеялу ползали, как жуки, люди.
Ближе всего домов-овечек было большущее стадо. Не деревня — городок, хоть и без укреплений. С холма Скаю было видно проплешину базарной площади и квадратный храм на окраине — Отонировы храмы всегда квадратные и из дерева, с крышей под медными пластинками. Когда солнце яркое, они так и горят жаром — отовсюду видно.
Скай поспешил к городу, такой счастливый, что готов был обнять первого встречного.
Первым встречным оказался высокий человек в крестьянской рубахе, который, изо всех сил натягивая повод, пытался сдвинуть с места заупрямившегося тавика. Он был зол и весь взмок от усилий.
— Будь ты неладна, тварь упрямая, — ворчал он, утирая пот со лба, а тавик равнодушно отворачивал тяжёлую рогатую голову и жевал.
На Ская ни тот, ни другой не взглянул.