Но многие готовились уходить, как только Проклятые покажутся поблизости.
Вечером подводы остановились на лугу. Телеги составили рядом, тавиков стреножили и пустили пастись, а сами уселись вокруг большого костра. Расположились без спешки и суеты, повытаскивали из мешков домашнюю снедь и пустили по кругу. Скай наблюдал за ними с расположением — и раскаянием. Раньше он, вслед за Хермондом, низкородных презирал. Неотёсанные болваны, трусы, защитить себя не могут, думал он свысока.
Но люди у костра не походили на трусов или глупцов. Рассуждали толково, со стариками держались почтительно, едой делились щедро. И со Скаем делились, и он тоже, счастливый, что его так легко включили в общий круг. И не расспрашивают, не глядят подозрительно, и плевать им, насколько высок его род.
Потом, когда все улеглись спать и разговоры стихли, Скай долго лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел, как мигают звёзды — пушистые, как одуванчик у Белой Госпожи.
Он попробовал представить себя крестьянином. Вот он работает в поле вместе с отцом и братьями и готовится поставить отдельный дом и завести семью, как все делают. А потом случается война или приходят Проклятые и сжигают этот дом, и всё нужно начинать сначала… Он вспомнил разорённое Файгарово подворье и затосковал. Нет уж, я бы точно так не смог. Хорошо, значит, что всё-таки я не крестьянин.
Наутро они собрались деловито, без шуму и спешки, и поехали дальше. Старики, очевидно, рады были почесать языками, оказавшись вдалеке от докучливых детей и внуков, а Скай понемногу начинал скучать.
— Гляди, Вейтар, — сказал вдруг Умвел, показывая грязным шишковатым пальцем, — видать уже. Вон он, Н'ганнэн-Тор.
Скай от волнения даже привстал с места и чуть не потерял равновесие. Они въехали на высокий холм. Вниз стелилась равнина, квадратно-пятнистая от полей, рассечённая почти прямой дорогой, а за ней — другая, неохватная, сине-серая, похожая на скомканную ткань. Скай с замиранием сердца понял, что там море. А на берегу стоял огромный город. Больше, чем Фир-энм-Хайт и Сокрытая Гавань, вместе взятые! Он был похож на целую гору или на великанскую крепость — из-за стен, наверное. Они были не деревянные, как в Фир-энм-Хайте, а каменные, из крупных серых плит, позеленевших по углам от мха. Стены стояли грозные, ощерившиеся бойницами, с укреплениями по верху. Из-за них видно было россыпь острых крыш в весёлой рыжей черепице, крепость и знамёна. Надо всем этим кружили чайки, и Скай вспомнил, что «Н'ганнэн-Тор» значит «Птичья Скала».
Подводы покатили с холма. Черепичные крыши скрылись, а исполинские стены вырастали и вырастали, пока не заслонили собой даже море. Сердце у Ская в груди трепетало.
Городские ворота были открыты, и стражники с н'ганнэн-торским гербом на накидках (белая башня и птица на синем поле) пропускали желающих войти. Таких было полно — ярмарка ведь, и очередь продвигалась медленно. Скай всё не мог перестать глазеть на стены, на подъёмную решётку из брусьев в руку толщиной, а стражник уже спрашивал, обращаясь к Умвелу:
— Кто таков? По какому делу?
У него были воспалённые глаза и монотонный голос. Такой, словно он всю ночь не спал и теперь мается от головной боли.
— Умвел я, из Элирдера, — прошамкал старик, и тщедушный мальчишка-писец тотчас зацарапал по вощёной дощечке. — На рынок еду.
— Что везёшь? — спросил стражник безразлично.
— Да вот, как видишь, почтенный…
Тот заглянул в телегу, скользнул взглядом по тыквам, по свёкле, по Скаю, и вяло махнул рукой.
— Проезжай!
Писец сунул Умвелу глиняную печатку, а измученный стражник уже говорил следующему крестьянину:
— Кто таков? По какому делу?
Умвел тронул поводья, и тавик, видимо, ко всему привыкший, зашагал прямо в ворота. А Скай от волнения еле дышал. Он не знал, куда смотреть, так тут было людно и шумно. Скверно вымощенные улочки извивались, как змеи, и на каждом повороте скрипели вывески. Дома тесно лепились друг к другу, тоже каменные, в два и три этажа.
Попетляв в этом ущелье, подвода выехала на большую, чисто прибранную площадь. Здесь уже было полным-полно лотков и телег со всяческим товаром. Продавали и бочки, и посуду, и домотканое полотно, и ламповое масло, и мясо, и страшно дороги пряности, от которых на полплощади плыл аромат.
Умвел выбрал себе место и остановил тавика. Тот громко фыркнул, дёрнул головой, чтоб не мешали поводья, и улёгся.
— Ну, — сказал старик, улыбаясь в клочковатую бороду, — вот, значит, и приехали. Тебе здесь куда надо-то?
— В порт. Где корабли.
— Так он в той стороне. Прямо по этой улице ступай, она вниз идёт. Не заблудишься.