— Погоди, что?..
— У меня гниль в груди, Вась. Как у Марлы Сингер из “Бойцовского клуба”. Только мне, в отличии от нее, не кажется и это совсем не рак. Это Чернь.
— Да какая нахрен чернь, Белая. Можешь нормально объяснить?..
— Просто посмотри вокруг, ты видишь?.. Она везде. Оказывается, что не только внутри меня или той гребанной книжонки… Везде! Русская тоска, знаешь такое выражение?..
— Конечно знаю. По-моему, про нее еще при переводе “Евгения Онегина” заговорили…
— Так вот, это — она. Чернь. Только озлобившаяся, ощерившаяся. Ставшая хищной. Она охотится на нас, Вася. А потом, когда ловит, жрет с головой и ботинками, целиком, словно питон.
Вася промолчал. Он был на смене и такие звонки посреди работы кого угодно застанут врасплох. Промямлив что-то вроде “ну, хорошо”, он попытался продолжить разговор, но я быстро попрощалась:
— Прости, что так внезапно… Просто до меня резко дошло.
— Стой, не вешай трубку! Мы так давно не разговаривали… Ты как вообще?..
— Работай, Вась… И пообещай, что ни за что не позволишь этой мутировавшей русской тоске себя сожрать.
— Белая! Да погоди ты!
— Прощай, Вася. Увидимся потом.
9.3
Пожалуйста, только живи!
Ты же видишь, я живу тобою.
Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою.
Та самая Земфира Талгатовна,
под которую все плачут на кухне.
Я звонил ей еще несколько раз. Четыре из пяти она не взяла, на последней попытке сжалилась и подняла трубку. Сказала, что она дома и ложится спать. Я взял с нее обещание, что она наберет меня, как проснется. С большой неохотой, но Белая все же согласилась. Этого маленького обещания мне хватило для того, чтобы успокоиться на время — чтобы не случилось, но эта идиотка слова не нарушит. Даже если что-то планировала…
Только закончились сутки, как я уже ехал на всех порах в сторону университета. Там даже пропуск охраннику не показал, тыкнул в лицо больничным бейджиком, что был в сумке ближе, и перепрыгнул через турникет. Старик прокричал мне что-то матерное вслед, но догонять не стал. Годы не те.
Подъем на шестой этаж по лестнице никогда не давался мне так быстро. А к концу коридора я, и вовсе, почти телепортировался.
— Николай Николаевич!.. Погодите! — Преображенский едва не закрыл свой кабинет, но я успел его остановить. Он удивленно обернулся в мою сторону, завис в самом дверном косяке.
— Василий? Ты тут откуда так рано?
— Я… С больницы… Бежал. Сюда… Ух, — только рядом с профессором я уже сбавил шаг, а потом остановился и оперся о колени. — Срочное дело, не требовало отлагательств... Ох.
— Хорошо-хорошо… У меня как раз окно перед первой парой, так что заходи. Отдышись и расскажи все по порядку.
Я прошел в кабинет, кинул почтальонку на удивительно хорошо сохранившуюся кожаную кушетку, и плюхнулся на нее же рядом. Николай Николаевич налил мне воды и протянул стакан. Я залпом его выпил, все еще стараясь отдышаться.
— С тобой что-то случилось? Побочные на лекарствах стали появляться?
Преображенский (доктор, кстати, сам никогда не ленился сыронизировать по поводу одинаковой фамилии с персонажем Булгакова) глянул на меня с неподдельным беспокойством, но я отрицательно помотал головой:
— Нет, у меня все нормально. Таблетки и психотерапия отлично помогают… Помните, я рассказывал вам про свою подругу?
— Ага, понятно. И откуда такая срочность?
— Она позвонила мне вечером… Звучала очень взволнованно. А еще говорила так, как будто бы прощалась. Ну, знаете, прощалась навсегда.
Врач-психиатр нахмурился. Сам поудобнее расположился в кресле, понимая, что разговор будет долгим.
— То есть, ты думаешь, что у нее есть суицидальные планы?
— Мысли точно. Точно. Николай Николаевич! Ей нужно в больницу!
— Ну, судя по тем депрессивным и тревожным симптомам, которые ты уже замечал, и о которых мне говорил, госпитализироваться ей не помешает. На такое терапию амбулаторно лучше не подбирать, конечно.