Я устало оставила закорючку правой, целой конечностью, перебинтованную левую болезненно баюкая у груди. Мне дали обезболивающее, да и новокаином вроде бы рану полили, когда зашивали, но укус все равно ныл страшно.
— Приедьте обязательно. Надо будет рентген сделать на всякий случай и начать получать курс сыворотки от бешенства. Да и целиком вас осмотреть, вы, вроде бы говорили, что на землю упали.
— Голова не болит и вообще ничего не болит, кроме руки… Но я приеду, да. Хорошо…
Мысли крутились вокруг Бублика. На первом этаже клиники остался только регистратор за стойкой, весь остальной персонал был на втором, в операционной. Бригада скорой, закончив с формальностями, засобиралась и уехала.
“Васе, надо позвонить Васе...”, — пальцы упорно меня не слушались, но нажать на кнопку вызова все-таки удалось. Я не вдавалась в подробности, едва ли дала парню понять что вообще произошло — буквально сухо сказала, что Бублику плохо и продиктовала адрес. Королев тут же ответил, что выезжает.
Я так и просидела в напряженном ожидании, совершенно потеряв счет времени. А когда я услышала, что дверь на втором этаже открылась, то так напрягалась, что даже перестала дышать. Скрипящие шаги хирурга в кроксах (я не могла их не заметить, когда пришла. Даже в состоянии шока после нападения бродячей своры — слишком уж по-ненормальному яркими они были для такой ужасной ночи) раздались сначала по тихому коридору над моей головой, потом по лестнице, и вот совсем рядом.
"Фиолетовые, с разноцветными заклепками. Одна из них, по-моему в форме бегемота... Как глупо. И так... сюрреалистично в моем состоянии”, — я все смотрела в пол, на обувь врача, боясь поднять взгляд выше. Слишком сильной была уверенность в том, что там, наверху, меня ждёт скорбное лицо.
С таким лицом хороших новостей не говорят.
— Извините, — ветеринар окликнул меня и я нехотя всё-таки посмотрела на него.
— Как? Как он?
Голос получилось сделать человеческий и внятный. А хирург действительно оказался хмурым.
"Нет. Нет-нет. Не хочу слышать", — тут должен был раздаться этот звенящий звук в ушах, как в фильмах, когда бросают свето-шумовую. Взиии-иихх. И я бы не услышала ни слова.
Но вместо этого очень вовремя загремел колокольчик на входной двери.
— Белая! Надя! — я игнорирую даже столь мною нелюбимое имя, вскакиваю с места, и на удивление врача бегу Васе на встречу. Врезаюсь в него и больной бьюсь лбом об его подбородок.
— Иди! Ты иди и слушай. А я не хочу! Не хочу, не хочу...
Ветеринар подошёл за мной и Вася понимает, что с ним-то и надо разговаривать. Меня же пытается успокаивающе обнять, но я резко отстраняюсь:
— Нет, сигареты. Дай мне сигареты, а вы разговаривайте тут...
Хватаю пачку и убегаю на крыльцо клиники. Там воздух, тишина, сигаретный дым и нет никаких страшных слов. Там нет чужой смерти. Там я могу хотя бы на пару минут продолжать думать, что Бублик живой.
А лучше в это просто поверить. Да-да, я ведь так умею. Если я поверю достаточно сильно, то…
— Белая, — вот я уже почти слышу, как Вася окликает меня и выныривает из дверного проема. — Все хорошо, ты почему не дослушала врача? Он живой, живой. Бублик жи…
И лай. Звонкий, веселый лай. Псу настолько хорошо, что он, только-только услышав наши с Васей голоса, только отойдя от наркоза, сбежал по лестнице и уже ищет нас внизу.
— Бублик живой!...
Правда вот… На самом деле трюк не сработал. Сколько я не пыталась убедить себя в том, что слышу лай Бублика, или что Вася вышел из клиники радостный, ничего из этого не происходило. Только после третьей выкуренной сигареты Королев действительно вышел за мной на крыльцо, но совсем не такой, каким мне хотелось бы его видеть. Наоборот.
Вышел и жестом попросил прикурить. А молчание его было гораздо более говорящее, чем любые слова.
— Они попытались, — спустя время он все-таки заговорил, — Слишком сильный разрыв трахеи, слишком большая кровопотеря и...
— Все, давай без твоих медицинских подробностей, — я так сильно затянулась сигаретой, что звук тления табака буквально впечатался мне в мозг.
— Мы его похороним. Да?
Вася поворачивается ко мне. А потом смотрит так искреннее и с надеждой, как будто это мое "да", ожидаемое и не обсуждаемое, могло вернуть ему друга.