Глисон взглянул на часы и увидел, что почти настало время его следующей лекции. Он подошел к стенному шкафу и вытащил телекамеру. Смахнув со стола пачку заметок, он сел и повернулся к камере, заметив, что осталось всего полминуты. Внезапно Глисон осознал, что все еще не привел себя в порядок после взрыва, волосы его стоят дыбом, а одежда взъерошена. Он огляделся в поисках зеркала, затем вспомнил, как использовать объектив камеры вместо зеркала, и принялся смотреть в камеру, пытаясь поймать свое отражение в темной линзы.
Линзы не было; лишь тонкая, почерневшая трубка.
Какое-то время Глисон сидел, переваривая этот факт. Часовая стрелка готовилась преодолеть очередную отметку. Отсутствие объектива у камеры могло иметь целый ряд объяснений, но в данный момент ему пришло в голову лишь одно. Он нырнул на пол.
Вспыхнул красный свет, и из трубки вылетел высокоэнергетический лазерный луч, который пронесся прямо над столом Глисона и прожег дыру в стене сзади. Перегруженный прибор заскулил, и через несколько секунд камера сгорела, после чего луч, лишившись питания, исчез. Через несколько мгновений над столом осторожно показалась макушка Глисона. Его округлившиеся глаза уставились на дымящуюся громаду телекамеры.
Зазвонил телефон. Это был профессор Ханникатт.
— Что там происходит? — потребовал Ханникатт в перерывах между хорошо слышным посасыванием курительной трубки. — Вы на двадцать секунд опаздываете с выходом в эфир! Студенты ждут — знания зовут, мальчик мой!
— Думаю, это Фаррингтон, сэр. — Глисон скрестил ноги и сел на пол, все еще не решаясь покинуть свое убежище под столом. — Похоже, он вставил в мою телекамеру лазерный луч. Он... он почти что прожег во мне дыру!
— Нет! — донесся по телефонной линии потрясенный голос Ханникатта. — Задействовал телекамеру, да? Но такие вещи никуда не годятся!
— Нет, сэр, — просветлел Глисон.
— Ни один человек не имеет право прерывать занятия в личных целях, — в праведном гневе прогремел Ханникатт. — Это совсем не первоклассное поведение. Свидетельствует о некотором упадке стандартов в академическом сообществе за последние годы.
— Да, сэр.
— Все насилие должно иметь место между занятиями, заседаниями и конференциями, — твердо заявил Ханникатт. — Придется поговорить об этом с Фаррингтоном.
— Э... сэр...
— Ну что еще там? Меня работа ждет. — Голос Ханникатта дрожал от нетерпения.
Все еще сидя на корточках, Глисон вцепился в трубку обеими руками.
— Я... я думал, сэр... Я не так уж уверен, что действительно хочу эту должность доцента. Я здесь всего несколько месяцев, и...
— Чушь! — взревел Ханникатт. — Вы первоклассный специалист. Я хочу видеть ваше продвижение!
— Да, сэр. Но, понимаете, убийство не совсем то, что... В смысле, я для такого не гожусь.
— Что-что? — В голосе Ханникатта зазвучала угроза.
— Я хотел сказать, что я совсем не тот человек, кто убивает кого-то только ради работы.
В трубке повисло долгое молчание.
— Не такой человек, да? — устало вздохнул Ханникатт. — Я думал о вас лучше, мой мальчик. Я думал, что вы на самом деле первоклассный. Был уверен, что вы справитесь. — Вновь молчание. — Вы, конечно, понимаете, что мы не можем держать на факультете человека, пренебрегающего его священными традициями?
— Сэр?
— Я имею в виду, Глисон, что у вас еще нет постоянного контракта.
— Нет, сэр.
— Много кому понравится ваша теперешняя работа, Глисон. И никакой другой мультиверситет не возьмет вас на работу без моей рекомендации. Подумайте хорошенько. — И связь прервалась.
Глисон положил трубку и осторожно встал. Он обошел стол, осмотрел расплавленную камеру, затем уставился на аккуратную дыру, прожженную в задней стене его кабинета. Сквозь завесу плюща с той стороны стены виднелась мирная группа деревьев.
Глисон стоял и размышлял о словах Ханникатта, о долгой борьбе за свою теперешнюю работу, о своей непригодности для какой-либо работы во внешнем мире. Ханникатт был прав — ни один мультиверситет не примет его без рекомендаций, и, конечно, никто не поверит его истории, попытайся он использовать ее как оправдание своего ухода. Надо было либо как-то выбраться из этой ситуации, либо столкнуться с перспективой тухлой работы в каком-нибудь захолустном колледже, лишенным средств на исследования и отчаявшимся в перспективах на будущее.