Подумал и невесело рассмеялся. И тотчас отдалось болью в затылке. Вот уже третий день гвоздем точит, не повернуть головы. "Плохой из меня помощник командиру подразделения. Пока командовал Суров, держался. А с новым, кто знает, какой он, новый-то, говорят, молоденький, с такими трудно, сам как сноп в молотилке и подчиненных вымотает. Ладно, после драки кулаками не машут". Так размышлял Кондрат Степанович, сидя за столиком в продуктовом складе и перебрасывая косточки счетов.
На складе, как всегда, царил полный порядок - на стеллажах лежали кули с мукой и крупой - один к одному, ушками вперед, похожие на раскормленных боровов, ниже - банки с томатами, огурцами, грибами, на крюках, накрытые марлей, бараньи тушки, а чуть поодаль - тоже под марлей - стоял чурбак, на котором рубили мясо.
Вошел Колосков.
- Наряд готов, товарищ старшина, - доложил простуженным голосом, козырнув.
- Добре, старшина. Зараз отдам приказ и вернусь, надо сегодня кончать прием-передачу, - взглянул из-под очков.
- Кончим.
Вышли из склада. Колосков, идя рядом, приноравливался к короткому шагу бывшего старшины. Тот трудно поднимался наверх, глядя перед собой и думая, что завтрашний день - последний в его военной биографии, завтра в последний раз встретит новое пополнение... А там новые люди сменят старых и опытных служак и, пока сами обретут жизненный опыт, много дров наломают... С языка вдруг едва не сорвалось привычное "гадский бог!", когда увидел валявшуюся в снегу желтую эмалированную кружку в синих цветочках и с горечью подумал: вот он, беспорядок! Вот уже тебе и цветочки, с малого началось... Хотел свернуть в снег, и неожиданно изнутри толкнулось: "Не спеши, Кондрат, ты ж теперь, считай, бывший. Погляди, поднимет ли настоящий, тот самый Колосков, которого воспитал и кому хозяйство сдаешь".
Замедлив шаги и весь напрягшись, Холод еле-еле полз на гору, стараясь не глядеть на злополучную находку и искоса посматривая на Колоскова. Тот шел, глядя прямо перед собой, тоже замедлив шаг, кружку, видать, не заметил. На спокойном бритом лице его не было и хмуринки. "С тебя старшина, как с меня православный поп! - зло подумалось Холоду, и глазам под очками вдруг стало влажно и горячо. - Это же, гадский бог, казенное имущество! А ты ноль внимания..."
Еще пару шагов - и оба пройдут мимо. Такого старый служака не мог допустить. Нацелился, прикинул, как изогнуться, чтоб не отдалось болью в затылке, подумал, надо сойти с дорожки в снег - будет удобней. В ту секунду, когда, покраснев от досады, хотел шагнуть в снег, молодой старшина ловким движением изогнулся, подхватил кружку и спокойно продолжал шагать, на ходу смахивая с нее снег.
Казалось бы - пустяк. А в Холоде разом внутри все оттаяло. Исчезли горестные и сердитые мысли, и радость уже не покидала его ни во время отдачи боевого приказа, ни после. И хоть с границы надвигалась снеговая глыбища, настроение оставалось хорошим, приподнятым. Значит, недаром отданы годы. Сколько их, таких Колосковых, Бутенко и Лиходеевых, прошло через старшинские руки, через его, Кондрата Холода, суровые университеты!.. Бывало, кулаки чешутся и сердце стучит, как движок, от вывертов какого-нибудь охламона, который тебе всю душу вывернет наизнанку. А пройдет несколько лет, и от того же разгильдяя - письмо: так и так, дорогой Кондрат Степанович, за науку спасибо... Кончаю университет... Да одно ли такое письмо! Целая связка хранится у Ганны... От Героя Социалистического Труда, знатных людей, даже от ученых есть письма... Черт те что с глазами творится - опять им горячо... А хлопцы ладными становятся под конец службы, ах, добрые ж хлопцы; как зачнут разъезжаться по окончании срока, будто родные покидают - хоть стой, хоть плачь, хоть с ними уезжай...
Прием-передача пошла веселее. Колосков по обыкновению больше помалкивал, пересчитывал шанцевый инструмент - для порядка сверял, как того требовал от него сдающий. Пустая формальность - тут без подсчета видать все хорошо.
Холод же разговорился, без спешки, медленно, зная цену словам:
- Вы за порядком следите, старшина Колосков, потому как он на военной службе - первое дело. Спуску разгильдяям не давайте. Я вам что еще скажу, старшина, порядок - порядком, само по себе понятно, а к людям с разбором: к кому с добром, по-хорошему, а к которому в полной строгости. Ежели по правде, так я завсегда охотнее - с добром. Они к нам сосунками приезжают, желторотыми, что хочешь лепи. Известное дело, с одним больше повозишься, с другим меньше, раз на раз не приходится - люди. Пальцы на руке - и то разные. - Кондрат Степанович для вящей убедительности поднял растопыренную ладонь, посмотрел на свои толстые пальцы с коротко остриженными ногтями. Всех пять, а одинаковых нема... Вот жинка моя, Ганна, значится, хлебом не корми - книгу дай, так она у писателя Пришвина вычитала и завсегда мне повторяет: "Выправить можно и погнутый гвоздь, только потом колотить по нему надобно осторожно - в погнутом месте может сломаться". Понял? Гвоздь!.. А тут - люди... Вы, когда не все понятно, спрашивайте. Посоветоваться завсегда полезно, бо на горячую голову наделаешь делов - не расхлебаешь...
Многое хотелось передать новому старшине, да вроде неловко - человек тоже не первый день служит, своя голова на плечах.
Замолчал, углубившись в подсчеты и поправив очки на носу - теперь носил их, не хоронясь, когда писал, считал. Далеко видел отлично - самый раз для лесного объездчика.
- Сниму хомут. - Холод расстегнул и сразу же застегнул пуговицу на гимнастерке, - и козакуй на здоровье, Кондрат, сын Степана, отдыхай, сил набирайся для новой службы, потому как на военной - устал, считай, до ручки дошел.
Колосков простуженно кашлянул:
- Досталось вам.
- Было дело... На нашей должности тихоходом жить невозможно. Успевай, значится, юлой крутись, чтоб, как говорит начальник отряда, завсегда в струе находиться... - Прервал себя, повернулся к запертой двери. - Эт-то еще что за гармидер?
- Шерстнев пришел.
- Вот, гадский бог, не может без шуму, - покачал головой и сам не понял, одобряет зятька или нет. До сих пор не определились их отношения, наверное, не раз думал Холод, мешает разность их служебной дистанции, возраст. - Зараз угомоню его, разгильдяя. Ото ж моду взяв - мертвых побудит. - Снял очки, положил на счеты дужками кверху.
Нахмуренный и недовольный вышел наружу, на ходу расправил под поясом гимнастерку, надвинул на брови шапку-ушанку, подпушил пальцем усы.
Шерстнев, окруженный погодками, разорвал круг, подмигнул, кинувшись навстречу начальству:
- Товарищ старшина, пограничный наряд...
- Тише, тут глухих нема.
- ...в составе ефрейтора Шерстнева...
- Я сказал - тише!
- ...за время несения службы по охране государственной границы... признаков...
- Вы что, ефрейтор, русский не понимаете?
- Такой я громогласный, товарищ старшина, не получается иначе.
- Безобразие!..
- Виноват, исправлюсь.
- Оружие разрядил?
- Так точно.
Впервые глянул Кондрат Степанович зятю в лицо, и что-то незнакомо теплое шевельнулось в груди. Усталый, в потеках пота на покрасневшем лице, навытяжку перед ним стоял шумливый зятек, сосредоточенный, слегка согнув плечи, и было видно - вымотался, спеша на заставу, а виду не показывает гордый.
- Обедай и готовь грузовую, смотаешься на станцию.
- За молодняком?
- Н-но... К утреннему надо поспеть. Подъем в пять. Дежурному накажу разбудить.
Шерстнев смотрел тестю в глаза и вдруг, сам того не желая, спросил сипловатым голосом:
- Лизка не звонила? - Спросил и весь передернулся: глазами Лизки обласкал его старшина, точь-в-точь такими, как у нее, темно-коричневыми и теплыми.
- Позвонит еще. Не боись, парень.
Минут десять прошло с тех пор, как лейтенанты стали прощаться и, видно, разойтись не могли, похлопывали друг друга по плечам, смеялись. Редкие прохожие с любопытством оглядывались на молодых офицеров в новых шинелях. Один из них - с левой рукой на перевязи - пробовал вырвать правую из ладони приятеля.