– Ну, хорошо! А почему ваша мать вдруг стала работать санитаркой? Вы ведь сами сказали, что она была почти незаменима, как медсестра?
– Мне самой было непонятно, она не объясняла, я не лезла.
– Когда вы вернулись из эвакуации, вы заметили в ней какие-нибудь перемены?
– Трудно сказать, я ведь девчонкой была! Но суетиться она стала, будто торопилась куда-то. Придет домой, а будто бежать ей надо. Злилась невпопад. Я думала, что из-за гибели отца. Не знаю…
– Есть у вас какие-нибудь предположения, кто мог убить её?
– Нет, мне даже в голову ничего не приходит. Я всю дорогу сюда думала об этом.
– Вы знаете, что до этого она исчезла, и мы не могли её найти. Где она могла быть? Может быть, были какие-то друзья, подруга, у которой она могла скрываться?
– Да я уже много раз и в милиции, и в КГБ рассказывала. Я представления не имею, где она была всё это время. Кто послал телеграмму из Москвы, тоже не знаю.
– А родственники у вас есть?
– Нет, кроме брата у меня теперь никого не осталось. Родственников мужа в расчет не беру. Они мою мать, как и мой муж, не воспринимали.
– У вас семейные фотографии сохранились?
– Да. Правда, немного.
– С какого года, примерно? – Моршанский покраснел, боясь выдать интерес к этому вопросу.
Евгения, и в самом деле, испытующе посмотрела на следователя, но всё же ответила:
– Мои фотографии с рождения, есть свадебная родителей. Брата снимали года в четыре. Ну, и потом, школьные, где мы с братом вдвоем. Были ещё старые, очень старые. На них женщины в длинных платьях, на одной с кружевным зонтиком, по-моему, мама, хотя я не уверена. Эти фотографии давно пропали. Но одна мне очень запомнилась, я совсем маленькой очень любила эту карточку: там фон был какой-то сказочный, как мне казалось. Я всегда представляла себя на месте той женщины. Внизу были написаны очень красиво какие-то слова. Но я читать не умела, только они казались мне кружевом. – Женщина вдруг, опомнившись, сказала: – Простите, вам это неинтересно, – она устало опустила голову.
Моршанский решил, что на сегодня достаточно, и отпустил её.
Глава 12.
Прошло два дня. Оперативники уже по нескольку раз опросили соседей и Зеленцова, и Ильченко. Перевернули комнату Песковой. Провели тщательный обыск на квартире Кривец. Пока все усилия были тщетны.
Утром Калошин едва открыл глаза, как ему позвонил дежурный и сообщил, что начальник немедленно ждет всех у себя в кабинете.
– Что за срочность? – недовольно буркнул майор. Расстались они с Сухаревым только пять часов назад.
– Вызывает не Сухарев, а Дубовик, – пояснил сержант.
– Он что, уже приехал? – удивился Калошин и бросил трубку: – Принесся твой черт на метле, – грубовато пояснил он Варе, проснувшейся от раннего звонка.
– К твоему сведению, папочка, на метле летала Баба Яга. И, к сожалению, он пока не мой! – направляясь на кухню и зевая, парировала дочь.
– Ишь ты! «К сожалению»! – проворчал майор.
– Да! Таким «чертом» можно только гордиться! И перестань дуться! Раз вызывает – значит, так надо! Тем более, что ты сам вчера жаловался, что у вас дело застопорилось! Между прочим, ты мог бы со мной поделиться, глядишь, может быть, я что-нибудь и посоветовала бы тебе!
– Варька! Это, с каких пор ты стала консультантом у оперов? – язвительно заметил Калошин, забирая из рук дочери чашку с горячим чаем.
– Вы, товарищ майор, язва! И я с вами сегодня больше не дружу! – девушка показала отцу язык и направилась в спальню.
– Ну, конечно, защитник приехал! Зачем теперь отец? – по-прежнему ворчливо пробормотал майор вслед дочери.
То, что Дубовик выглядел свежим и бодрым, уже никого не удивляло. Входя в кабинет Сухарева, все сразу подтягивались, выпрямляя спины и пряча невольную зевоту, – на часах ещё не было семи. Сам хозяин кабинета клевал носом – перед сном он имел неосторожность выпить порядочную толику водки.
Рядом с подполковником сидел и Ерохин, приехавший ночью из К***, он тоже с трудом держал марку, но на приветствия входивших улыбался.
– Извиняться за столь ранний подъём не буду, – сказал Дубовик, когда все собрались за длинным столом, – вы люди военные, а дело не терпит отлагательств. И, если позволите, я начну первым.
Подполковник встал, подошел к окну и, открыв форточку, присел на подоконник.
Все невольно потянулись за папиросами. Так легче было бороться с остатками сна.
– Всё-таки, как я и предполагал, вся эта история началась в начале нашего столетия. О том, что написано в биографической статье господина Вагнера, надеюсь, вы все знаете. Из неё я вычленил одну фигуру – магистра физико-математических наук некоего Лопухина. В Могилёве, где жил этот человек, я по старому его адресу нашел одну женщину, которая, к счастью, пережила войну. Она немало знала о семье Лопухина, так как была горничной в его доме. Сам Лопухин давно сгинул в сталинских лагерях. Так вот что мне поведала эта женщина: