— Раскрутилась, дьявол.
На другой день с церкви сняли крышу. Каждый лист железа разрезали пополам вдоль и на старой Петрановой «вальцовке», как он ее называл, гнули разомкнутые трубы.
Было поразительно, что никто из мужиков ни разу больше не пошел ни к церкви, ни к кузнице, да и на улице мало кто показывался. Казалось, они решили не замечать такого поношения святыни.
Потом получился скандал: восемь колхозниц, посланных грузить трубы на телеги, отказались «прикасаться» к церковному железу. На них долго кричал кузнец: предполагая, что бабы подозревают тайную силу, он, на чем свет, материл железо в доказательство того, что совсем не следует бояться. Кузнец грозил даже сделать себе урыльник из того самого листа, который был расположен «над самым престолом алтаря».
Но бабы уперлись. Петран прогнал их на поле, а на погрузку вызвал ребят и велел им грянуть песню «Сергей-поп, Сергей-поп…»
Вскоре он так воодушевил этих дружных крикунов, что на их запев сбежались ребята-неколхозники, они тоже таскали трубы и с азартом выкрикивали:
Мужики сначала недоумевали по поводу поднявшегося ребячьего гомона, потом несколько человек пришли «посмотреть», а «посмотрев», беззлобно назвали Петрана дурачком и опять разошлись.
Ребятам песня тоже надоела, они таскали трубы уж лениво и молча.
На селе опять затихло. Знойный день догорал в душной неподвижности. Случайные звуки, казалось, пугали кого-то и тут же глохли.
И ночь на землю навалилась медленно, тяжело, в пыльную багровую даль оттесняя последние полосы света…
Этой ночью в колхозе было решено работать без перерыва, чтоб окончить разбивку поля на гряды. Опять получилась распря. Некоторые бабы отказались ночью работать и ушли.
Петран руководил с Мишкой Скворцом установкой водоподъемной вышки на илистом, обрытом отвесной стеной берегу реки. Чтоб светлей было работать, он велел зажечь прошлогоднюю траву, собранную с поля бороной. Когда огромный костер разгорелся и желтое пламя его запрыгало над неподвижной гладью воды, тогда из села донеслись первые звуки высокого девичьего хора, поющего надрывный, тягучий псалом:
Работа оборвалась, как по команде. Кузнец медленно спустился с вышки и, прислушиваясь к пению, тихо спросил:
— Пасха, что ль, воют?
Сергей Камарь, несколько дней назад навязавшийся к кузнецу в помощники и только что хваставшийся своим талантом по части механики, теперь, услышав пение, присел вдруг на корточки, согнулся и проворно отполз в тень.
— Петран Михалч, — заговорил он робко, — оно хоть и не пасха, однако до вознесенья господня положено «христос-воскресе» петь.
— Я говорю, чего воют? — огрызнулся кузнец.
— Воют… вот ведь и воют, — еще тише отозвался Сергей Камарь.
Сверху, с вышки, Мишка Скворец сказал:
— Молебен-водосвятье насчет дождя, чтоб был, завтра хотят. Андрюша Сладчайший спевается.
— А ну их в п-пивную! — вскочил кузнец. — Тяпай, Мишка. Давай, мужики, давай, давай.
Опять они принялись было за работу. Но в темноте неслышно подошли к ним несколько мужиков-колхозников, работавших с учителем по установке козел и корыт. Они долго и нерешительно мялись, не входя в свет пламени, потом заговорили медленно, не перебивая друг друга.
— Не цыганы, Петран, мы с кострами работать по ночам.
— Потушить надо костры, Петран.
— Я вам, что… пальцы себе в темноте сшибать буду? — огрызнулся кузнец. — Ты жену свою суставы мне другие заставишь родить? Суставов много у твоей?
Мужики ответили не вдруг. Они как бы прислушивались к далекому пению и дали певцам окончить высокий пронизывающий конец стиха:
— Ты, Петран, в общем привык в кузнице у огня, — заговорили опять мужики, — а мы опять же не цыганы, с кострами… Смехота же общая… с кострами…
— Сказал, суставов ломать не согласен во тьме, — отрезал кузнец. — Ты вон, дядя, ремень поди потяни к трактору.
Передний мужик медленно приблизился и слегка потянул за приводной ремень.
— Тяни! Руки отсохли? — крикнул Петран.
Но мужик бросил ремень и, отойдя опять в тень, решительно произнес: