— У хозяина были, и вымя было, — отрезал Алеша и ушел в горницу.
Ефим остался сидеть, неподвижно и молчаливо, как всегда, уставясь в пол. Алеша вышел опять, но, не сказав ни слова, прошел мимо него, куда-то на улицу.
Вернулся он через час и Ефима застал на том же месте, держащего цигарку.
— Нет овса, — наотрез заявил он и, не останавливаясь, прошел в горницу.
Ефим посидел на сундуке еще с полчаса времени, потом затушил о ладонь цигарку и поднялся.
— Не было бы, не спросил, — громко произнес он и вышел.
От Алеши Ефим направился к кузнецу. Шагал он, не оглядываясь назад, сосредоточенно и неторопливо. На полдороге его догнал Иён и, несвязно мыча, принялся возбужденно жестикулировать скрюченными руками. Ефим понял, что Алеша требует его назад.
Когда он снова пришел к хозяину, тот провел его в горницу и, усадив, заговорил:
— Я тебе доверял, а ты в свиньи лезешь, за восемьдесят копеек в трудодень. Трудодни карман трут. Их не положишь в карман, не лезут. К чему тебя там присучило, спрашивается? Поди поскули им, поябедничай на хозяина. Э-эх, совесть.
— Ей околевать?.. Скотине?.. — промычал Ефим и поник.
Но Алеша возбуждался все больше и больше.
— Не бойся. Завтра-послезавтра опять растащат по домам. Радетель какой за всех, — убеждал он, — в чем, спрашивается, ты пользу для себя там увидел? В кулешу со свеклой? У меня пирожки тебе не елось? У меня водки тебе не подносилось? Мной тулупа тебе не подарено? Что молчишь? Восемь гривен за трудодень и те на лето об этой поре. А не хочешь — весь ваш урожай останется под снега? Не хочешь? Вот помяни мое слово — останется. Как лишь рабочая пора, всех баб и мужиков по два рубля в день мак ломать к себе позову. Все побросают, и хлеб дочиста сгноите на рядах.
Ефим молчал. Зная, что он не заговорит, Алеша вынул из стола десять червонцев, сосчитал их так, чтоб и Ефим видел, что здесь сто рублей:
— Сверьх расчету, — сурово заключил он и положил деньги перед Ефимом.
Ефим сидел неподвижно.
— Спрячь, — сказал Алеша и отошел.
Но видя, что Ефим не берет деньги, он приблизился к нему вновь, снял с него шапку — Ефим всегда ходил в мерлушковой шапке — и, положив в нее червонцы, снова надел ее на Ефима. Потом, поправляя шапку обеими ладонями, он ласково заметил:
— Дурашка нерасчетливая.
Минут через десять Ефим поднялся и молча вышел, избегая встретиться взглядом с Иёном, который упрямо смотрел на него, часто моргая большими глазами под толстыми, всегда вспухшими веками.
— Чай пить оставайся, — негромко крикнул Алеша вслед Ефиму.
На другое утро в Казачьем хуторе случился большой шум. Ночью кто-то озорной спустил всех колхозных лошадей, и, оголодавшие, они устремились на огороды, производя там поголовное опустошение. Богатые единоличники переловили семнадцать лошадей и потребовали с колхоза по десяти рублей с каждой выкуп за потраву.
Одной кобыле, той, которую вчера особенно донимал сосун, кто-то перешиб левую заднюю ногу чуть выше второго сустава. Вгорячах, она выскочила на улицу. Недалеко от избы бывшего своего хозяина Сергея Камаря она грохнулась в пыль и оставалась тут до утра. Над ней стоял сосун, то и дело теребивший ее, и она не отгоняла его.
На рассвете ее окружили ребятишки и позвали Сергея. Камарь прибежал в чем спал: в розовой сарпинковой рубашке, в таких же кальсонах, в белье, которое недавно всем мужикам купили в колхозе. Лошадь, увидя его, тихо заржала, а он, остановившись над ней и раздумывая о чем-то, принялся босой ногой рассеянно отгребать пыль у нее из-под морды. Когда к нему подошли еще несколько колхозников, Камарь заметил тихо:
— Вот-те обчий двор.
Затем он не спеша сходил домой и вернулся с ножом и половинкой кирпича, о которую на ходу точил лезвие.
— Прирезать? — тихо спросил он у колхозников.
Подойдя к лошади, он нагнулся, отодвинул переднюю ногу чуть назад, к брюху. Не понимая его намерений, лошадь подняла голову и, не разжимая стиснутых зубов, снова коротко заржала. Камарь напряженно отклонился в сторону и всадил нож. Лошадь содрогнулась и, запрокинув голову к самой холке, с глухим визгом забилась на месте, скобля землю передними ногами, как бы пытаясь встать.
— Не вставала, а теперь уж нечего, — заметил один из колхозников.
Сергей Камарь разогнулся и, заметив сосуна, настороженно обнюхивающего кровь, сказал, обращаясь к ребятам:
— Отгони, ребята, сосуна, — и, помолчав, прибавил, обращаясь уж ко всем, — у меня рука легкая. Всегда бьется долго скотина, которую зарежешь.