И опять в его возмущении Пустынкин почувствовал какую-то фальшь.
— Почему же всходы вовремя не проследили? — строго спросил он. — Можно было бы подсеять.
— Почему же вы сами, Иван Федорович, своевременно не предусмотрели выход колхозников из вашего колхоза? Странно! — воскликнул Ворон-Воронок.
Тотчас после умолота ржи товарищество «Красный луч» вывезло все сто процентов хлебозаготовки.
Об этом красном обозе «Красного луча» через два дня в газете появился рапорт под заголовком: «Первая ласточка».
Вместе с хлебом товарищество сдало полностью спорынью по контрактации отдела здравоохранения. Ворон-Воронок получил расчет за нее и убедил отдел выдать ему еще двадцать пять процентов — до семидесяти пяти — авансом под контрактацию мака и вновь раздавал членам товарищества деньги вместе с деньгами, полученными за хлеб.
Среди колхозников началось сварливое брожение, некоторые открыто отказывались работать и требовали немедленной выплаты за трудодни.
В течение месяца из колхоза ушло еще пятеро с надеждой поступить в товарищество «Красный луч».
Ворон-Воронок очень душевно обошелся с ними, однако принять их отказался.
— Куда же мы вас без инвентаря и лошадей? — сочувственно спрашивал он. — Просите у колхоза вернуть вам ваш инвентарь и скот, тогда поговорим.
Лошади и инвентарь, составляя «неделимый капитал» колхоза, не подлежали возвращению. Перебежчики, растерявшись, стали наседать на колхоз. Но большинство колхозников во главе с кузнецом Петраном дало им, «позорным летунам», жестокий отпор. Перебежчики открыто грозили кузнецу и колхозу, обещались стравить скотом или спалить урожай, чтобы «ни нам, ни вам», и, в конце концов, нанялись в товариществе на поденную работу, как батраки.
Встревоженный этим обстоятельством, Пустынкин не раз принимался говорить о перебежчиках в райколхозцентре, где Ворон-Воронок прослыл деятельным активистом.
— Паника, — говорили ему там, — ты, Пустынкин, изрядно оторвался от деревни. А он, Ворон-Воронок, настоящий деревенец. Наш — на все сто!
Пустынкин подумывал поставить вопрос о товариществе в партийном комитете, но у него не было ни малейших доказательств о неверных действиях Ворона-Воронка.
Как назло, он к этому времени разболелся вконец, ему сделали операцию челюсти, вырвали одиннадцать зубов и нижнюю десну в трех местах зашили белым швом. Полторы недели он провалялся в больнице. Там же он узнал про колхозника Сергея Камаря, с которым творится что-то вовсе неладное.
Двоих из колхозных перебежчиков — рослого, прямоносого Филю Канева, прозванного за трепливость Вяхолем, и угрюмого мужика Карева — Ворон-Воронок принял в члены товарищества, выдав им по триста рублей авансом на приобретение лошадей. Случилось это в самое цветение законтрактованного мака, когда в сильный ветер по воздуху летели, как крупный розовый снег, маковые лепестки, падая в реку и устилая колхозный выгон.
Заприметили в Казачьем хуторе, что дружба Ворона-Воронка с Вяхолем и Каревым установилась еще с весны, когда впервые зашла речь о контрактации и члены ТОЗа заупрямились было вначале, как бы, дескать, не вляпаться казне. Тогда трепливый Вяхоль рассказал историю одной контрактации. Прошлое лето досужий Вяхоль ходил пильщиком по окружным селам. В Лебяжьем, где он в то время работал, мужики заключили всем селом контрактацию на посадку табака и получили деньги, больше половины. Но, посадив табак, они однажды перед дождем вышли всем селом с прутами и кнутьями на табачные огороды и исстегали все дотла нежные толстолиственные ростки, чтобы не затрачивать больше на него долгого и тяжелого труда.
Свалив все на градобитье, они получили и страховку.
Эту историю Вяхоль настойчиво, словно бы на что-то намекая, рассказывал каждому члену товарищества, и они согласились на контрактацию.
Вяхоль и Карев были назначены Вороном-Воронком присматривать за маком. Они быстро сдружились с Сергеем Камарем, встречаясь с ним по вечерам, когда тот пригонял в ночное колхозный скот.
К этому времени и начался душевный разлад Сергея Камаря. Однажды вечером, перед тем как выгнать скот, он подрался с женой и прямо на улице и на глазах всего села избил ее деревянной скалкой, которой она раскатывала назавтра лапшу.
Драчуна насилу уняли, но он эту ночь напился вдребезги и до свету колобродил по селу: под окнами Пустынкина он грозил колхозу и кричал благим матом, чтоб его «выписывали сейчас же». Потом шел к избе Ворона-Воронка и костерил его, а всем перебежчикам из колхоза сулил завтра же «отвернуть башку». Затем он снова грозил Пустынкину и кузнецу Петрану, называя его главным соблазнителем, а перед рассветом, вернувшись к сыну на выгон Олех, в слезах клялся ему, что он скорее утопится с пудовым камнем на шее, чем сделается позорным летуном из родного колхоза.