Около часовни его догнали несколько колхозниц, спешивших на поле. Окружив Егора, обнимающего корову, они подняли его на смех. Потом к ним присоединилась Марья и тут же кузнец Петран, ее новобрачный. Озорница Марья, едва сдерживаясь от смеха, стала подталкивать Егора, уговаривая его поцеловать корову под хвост.
— Сладки больно на чужое добро. Обрадовались! — оборонялся Егор.
— Под хвост, Егор, под хвост! — выкрикивала Марья, — горячей, под хвост!
Вмешался кузнец. Он отстранил Марью и, схватив Егора за плечи, повернул его лицом к себе.
— Выходишь, Егор? — строго спросил он.
Егор сразу перестал юродничать. Он посерьезнел, страдальческая улыбка исчезла у него с лица. Прямой вопрос кузнеца вновь надрубил его.
— Петран… всю ночь… выйду, послушаю-послушаю, ревет, да и шабаш, — бормотал он.
Петран отпустил его, круто повернулся и пошел, увлекая за собой баб. А Егор, оставшись наедине со своей скотинкой, как бы оправдываясь перед ушедшими, растерянно проговорил:
— Всю ночь ревела… Охрипла аж… От тоски одной, думаю, подохнет животина.
Мишка Скворец в это утро был разбужен отцом, когда тот крикнул жене о хриплом коровьем голосе. Отец ушел, и он остался лежать в постели; эти утренние часы, когда и в избе и на селе было тихо, Мишка называл «самыми изобретательными». И, действительно, «изобретательным» это прохладное утреннее время было потому, что все задуманное оставалось еще долгое время, вплоть до вставания, на грани сновидений, а Мишка часто видел во сне огромную блестящую карусель, медленно вращающуюся перед глазами, — все казалось легко выполнимым, и даже сама мечта походила на действительность.
А задумал Мишка невероятно много и с неребячьей серьезностью утаивал ото всех свое «главное», как он называл, изобретение.
Изобретение это сводило на нет необходимость построек каких бы то ни было электростанций; последняя летняя гроза застала Мишку в поле, ночью. Прячась от дождя, он присел у передних ног своей лошади, которую пас в ночном, и следил, как ослепительные, чудовищные молнии мгновенно рассекали черную тучу, завалившую все небо. Тогда и возникла у него мысль построить по всему Советскому Союзу сеть особых магнитных громоотводов и всю неисчислимую по силе электроэнергию улавливать в соответствующие аккумуляторы. И уж из них пользоваться электричеством.
Сколько сил, сколько средств сохранит это Мишкино изобретение!
Еще задолго до возникновения этой мысли, когда успех с водокачкой окрылил его, Мишка повел наступление на отца, подбивая его вступить в колхоз. Отец медлил, но с Мишкой был уступчив и даже почтителен. Тогда же он специально для Мишки поехал в город и, не жалея денег, дал ему червонец «истратить на изобретения». А вернувшись вечером, долго и внимательно слушал Мишку, разглядывая лампочку, обмотки, изолятор, поражаясь смелости сына, с которой тот прикасался к этим вещам, в особенности к тоненьким жилкам проводов: в них, по мнению Егора, уже содержалась разящая электрическая сила.
Пользуясь указаниями из старой книги «Сам себе электротехник», Мишка собирался своими силами зажечь электрическую лампочку от карманного фонаря. У кузнеца Петрана он выпросил старую велосипедную раму с одним задним колесом, и, когда покончил с проводкой и батареей, он пристроил эту раму на опрокинутой скамье, так что передача и колесо оставались на весу.
Потом тайно от отца, следившего за его изобретением, часами крутил эту установку, обливаясь потом. Но лампочка так и не вспыхнула. На проверку оказалось, что велосипедное колесо и Мишкины ноги не смогут дать соответствующее для батареи число оборотов и непрерывно действующей энергии.
Убедившись в бесплодности, Мишка, однако, не подал виду и решил устроить маленькую турбину из фанеры, жести и старого колеса от телеги. Но для турбины у него не хватало материала, и он ограничился простым наливным колесом, похожим на мельничное, которое и готовился вскоре, после рабочей поры, построить в истоке плотины.
С отцом они поладили вскоре после той ночной грозы, когда Мишка открылся ему — только ему — относительно своего «главного изобретения» с аккумуляторами, заряжающимися атмосферной разрядкой электричества. В ту же ночь на постели Егор шепотом рассказал обо всем жене. Но та не разобралась ни в чем.
— Такое изобрел, что ни один… — шептал он, — в колхоз мне окончательно велит…
Равновесие в их отношениях вчера впервые было нарушено отцом. Вчера Мишка никак не мог успокоиться и уснул озлобленный, но сегодня утром последствия ссоры сгладились. Жалко было лампочку, но утром сегодня они с сыном Пустынкина должны были ехать в город узнать, утверждена ли их ячейка комсомола, поторопить там ребят относительно билетов, и, кстати, Мишка Скворец купит лампочку.