Глаза его и губы были плотно стиснуты, и лицо посинело. Лишь на щеках она заметила редкие веточки-кровинки, просвечивающие сквозь кожу.
Едва успокоив сына, мать слазила на чердак, принесла оттуда большую частину провяленной ветчины, отрезанной от окорока. Завернув его в холстинное полотенце, она отдала окорок сыну и сказала:
— Продай, в город поедешь. Все купишь… А спросит, скажу, что сам сожрал, спьяну не помнит…
В это время ворвался Егор, мокрый и грязный до нитки, но, видимо, отрезвевший.
Слова жены Егор подслушал за дверью. Он быстро переступил порог, подошел к сыну, вырвал окорок и, развернув его, положил на окно. Потом, молча и строго глядя на сына, он не спеша свил полотенце в крутую горбившуюся веревку и вновь подошел к Мишке:
— Из дому воровать?.. — глухо спросил он.
Мать бросилась к нему, стараясь поймать скрученное полотенце. Егор отшвырнул ее ударом наотмашь и опять спросил у сына:
— Домашность разорять?
Мишка подскочил вверх, содрогаясь всем телом; он подставил отцу свое лицо и, задыхаясь, крикнул:
— Бей!..
Отец размахнулся и громко, точно так же, как вчера в саду, ахнув, стегнул сына по глазам.
— Бей! — опять визгнул Мишка, подставляя лицо.
Егор стегнул снова, потом еще, сын упал, а распалившийся отец стегал его без разбору, куда попало, стараясь другой рукой оттолкнуть от себя жену, которая повисла на его ногах.
— Заплачешь… Заплачешь… У меня заплачешь, — хрипло выкрикивал Егор вслед за каждым ударом.
Но сын молчал, горбясь под тяжелыми ударами отца.
Егору показалось, что Мишка без памяти. Он отбросил полотенце и склонился, стараясь вслушаться — дышит ли сын.
— Пусти, ты, — шепотом сказал он жене, стиснувшей его ноги.
Жена поднялась и на четвереньках поползла к сыну.
— Миша, Миша! — испуганно позвала она, прикладываясь к его спине.
Но Мишка отстранил ее, стремительно поднялся и выбежал на улицу, захлопнув дверь. Отец бросился к окну посмотреть, куда пойдет сын. И видя, что сын не показывается, он выскочил на улицу, потом завернул за двор.
В одной изодранной отцом рубашке, без шапки и босой Мишка бежал в поле. Ветреный, пронизывающий дождь бил ему встречь, хлестая в лицо, в полуобнаженное тело. Егор пустился за ним, не переставая кричать:
— Мишка!.. Сыночек!.. Миша!..
Но Мишка быстро удалялся, синяя водянистая хмарь почти сливала его с серыми, дозревающими хлебами.
Поняв, что ему не догнать сына, Егор вернулся, вывел лошадь и, прыгнув на нее, погнал в поле, в ту сторону, где скрылся сын…
VIII. НЕПОДСУДНЫЙ ЕГОР
Совсем недавно в Казачий хутор из германского плена вернулся Егор Гусенков. До войны он имел жену, хозяйство и уже подумывал о наследнике. Но его забрали на кровопролитие, и вся оседлость его нарушилась. Мужик он прежде был уважительный, и с тех пор, как он канул без вести, бабы с сокрушением и печалью поминали его как «убиенного воина».
Тем еще поразительно было возвращение Егора, что пришел он на вид совсем здоровым, в синей пиджачной паре. Относительно его располневшего лица мужики сказали: «Пришел с растолстелой ряжкой».
Держался Егор очень странно, все заметили его молчаливость и то, что в разговоре он старался стать подальше от собеседника и часто прятал глаза. Особенно заметили мужики его новую привычку расставлять ноги в походке, а, кстати, то обстоятельство, что фамилию свою Егор произносил теперь по-иному. Раньше «Гусе́нков» он выговаривал с ударением на «е», а теперь тихо и виновато ударял на «о» — «Гусенко́в», точно от прежнего простого и крепкого «Гусе́нков» ничего не осталось. Одно было ясно: Егор что-то скрывал.
Вскоре мужики решили, что Егор всю войну просидел где-нибудь в «тылах», на хорошем жалованье, а теперь прикидывался сиротинкой, чтоб его не раскулачили.
«Вот выждет затишья и капиталами тряхнет», — рассуждали мужики. А среди баб сложилось убеждение, что Егор за границей заразился дурной болезнью и от этого корячит ноги. Это мнение подтверждалось еще тем, что жена Егора вернулась было к нему, но вскоре опять ушла к отцу.
Когда слухи обо всех этих подозрениях дошли до Егора, он внезапно запил. Пил беспробудно, мертвецки; в одиночестве, не жалея себя, глушил он и водку, и вонючий самогон из большой алюминиевой, сделанной из головки снаряда кружки и не напивался допьяна…
Но вскоре по приезде Ивана Федоровича Пустынкина Егоров секрет раскрылся: бледным утренним рассветом Егор возвращался домой и неожиданно запел: